После того как Могар забрал меч, моя жизнь потекла, как прежде. Я допоздна смотрел новости или «Экскалибур», потом после двух-трех часов дурных снов плелся в школу, читал в классе газету, возвращался домой и шел прямиком в свою комнату ждать конца света.

За ужином на меня набрасывались Таттлы.

– Посмотри на себя! – разорался однажды Хорас. – Ты не спишь, не ешь, целыми днями с недовольным видом пялишься в телевизор или в газету. Эй, головастый придурок, что с тобой происходит?

– Не знаю, – ответил я. – Возможно, это как-то связано со смертью моего дяди.

– Дорогой! Не надо говорить о дяде малыша Альфреда, – попросила Хораса Бетти.

– Во-первых, этот парень кто угодно, но только не малыш. А во‑вторых, он сам заговорил про своего дядю, а не я! – Лицо Хораса исказилось от злости, и он не унялся: – Все дело в том, что ты себя жалеешь! Думаешь, ты один на свете потерял близкого человека? Мир полон горя, Альфред, и в нем масса неудачников. Возьмись за ум, иначе не станешь призером!

– Таким, как ты? – уточнил я.

– Ох, ох, ох! – закудахтала Бетти.

– А вот это – еще одна твоя проблема! – закричал Хорас. – Ты неблагодарный! У тебя, здоровяка такого, хоть крыша над головой есть, и ты не пухнешь с голода! У многих даже этого нет!

Мне все это надоело. Хорас еще двигал тонкими губами, а я встал из-за стола, ушел в свою комнату и заперся. Это вывело из себя моих приемных братьев: тринадцатилетнего хулигана Декстера с жирными волосами и его десятилетнего брата Лестера, который тоже был гадом, только помельче Декстера по гадометру. Они колотили кулаками в дверь и орали, что это и их комната тоже. А я просто сделал новости громче и притворился, будто не слышу. Потом Декстер начал вопить, что прирежет меня, что располосует меня на ремни. Это напомнило мне о шраме на большом пальце – шрам был белый, как зубная нить, и примерно с дюйм длиной. Иногда палец болел, иногда горел, а порой он просто пульсировал или его покалывало. У меня появилась привычка водить по шраму указательным пальцем, особенно когда я нервничал или думал, что схожу с ума.

Я начал прогуливать школу, не видя смысла в образовании, коль скоро грядет конец света. Утром я уходил якобы на остановку школьного автобуса, а сам сворачивал на боковую улицу к Бродвею и шел в Старый город, в историческую часть Ноксвилла. Там я болтался по кофейням и букинистическим магазинам или расхаживал по Джексон-стрит, разглядывал бездомных и волосатиков из колледжа, бездельничающих в открытых кафе.

Как-то около пяти вечера я решил, что просто не могу вернуться к Таттлам и больше не хочу видеть их физиономии. Поэтому я зашел в закусочную «У Макалистера». В такое время кафе обычно пустуют, и я был единственным посетителем.

Ну, почти единственным. В противоположном конце зала сидел высокий и седой как лунь дядька. Он ел очень медленно – резал свой стейк на тонкие, как бритва, кусочки и очень-очень медленно их жевал. Время от времени он отрывал глаза от тарелки и смотрел в мою сторону. Этот старик показался мне знакомым, только я не мог вспомнить, где его видел. Он поднимал бокал с вином тонкими, изящными пальцами, но кисти у него были большими, как у баскетболиста или пианиста.

Старик встал из-за стола, и вот тогда-то я и заметил, какой он высокий. Он достал из нагрудного кармана белый носовой платок и громко чихнул, а потом, ни разу не взглянув в мою сторону, вышел на улицу. А я еще подумал: почему какой-то старик в закусочной вызывает у меня паранойю?

К тому моменту я начал чувствовать себя виноватым перед Таттлами. Было уже шесть вечера, они наверняка сели ужинать, и Хорас, могу поспорить, орал: «Где этот Кропп? Где этот головастый придурок?» Поэтому я позвонил им из телефона-автомата.

Ответила Бетти:

– О Альфред, где тебя носит? Где ты сейчас? Мы с ума сходим! Уже хотели звонить в полицию или в девять-один-один. Но Хорас сказал, что в службу спасения обращаются только в чрезвычайной ситуации, а он не считает ситуацию чрезвычайной, потому что тебе уже шестнадцать и ты в состоянии о себе позаботиться. Но я сказала ему, что ты хоть и очень большой, но все равно еще мальчик, и мы очень волнуемся.

– Не беспокойся, Бетти, – сказал я. – Со мной все в порядке.

– Где ты?

– Я еще не скоро вернусь. Просто хотел сказать, что у меня все в порядке.

– О Альфред, пожалуйста, иди домой, – сквозь слезы взмолилась Бетти.

– У меня больше нет дома, – ответил я и повесил трубку.

Был еще кое-кто, кому я хотел позвонить, но мне потребовалось время, чтобы взять себя в руки. Я узнал номер через оператора, а потом, когда на звонок ответил мужчина, который вполне мог быть ее отцом, чуть не отключился.

– Эми дома? – спросил я.

Казалось, прошло целых два года, прежде чем я услышал ее голос.

– Кто это? – спросила она.

– Это я. Альфред. Альфред Кропп.

– Кто?

– Чувак, которому ты помогаешь по математике.

– А! Тот, у которого умер дядя.

– Да. Тот, у которого умер дядя. Послушай, я просто хотел сказать…

– Я сразу поняла, что это не один из моих знакомых, – перебила она. – Ты же позвонил на домашний, а мои знакомые обычно звонят на сотовый.

– Верно, – признал я. – Слушай, я звоню, чтобы сказать, что я… вряд ли завтра приду заниматься. Или вообще когда-нибудь. Я не думаю, что вернусь.

Она молчала.

– Я не думаю, что вернусь, – повторил я, чтобы как-то прервать это молчание.

– Я слышу. Послушай, тебе, наверное, сейчас очень плохо. Я знаю, каково это. Когда мне было двенадцать, старший брат переехал мою собаку. Я тогда целую неделю не вставала с постели.

И почему я решил, что ей не все равно? Почему вообразил, что кому-то есть до меня дело? Даже моему родному отцу было плевать на меня. Я настоящий лох, от которого всем одно горе. Как Барри с его запястьем.

Я попрощался с Эми Пушар и пошел дальше. Уже начинало темнеть, на улице стало людно – в основном это были парочки; они прогуливались, держась за руки, а я за ними наблюдал. Потом что-то заставило меня обернуться, и я увидел его, того высокого седого мужчину. Он стоял у газетной стойки примерно в половине квартала от меня и делал вид, будто читает. На перекрестке Западной и Центральной я свернул налево и прошел полквартала до кофейни «Йе Олде», которая была сразу за старой кофейной фабрикой «Джей-Эф-Джи».

Заказав большой кофе с двойными сливками и сахаром, я сел за длинную стойку возле окна и продолжил наблюдать за парочками снаружи.

Я выпил уже половину и тут заметил, что тот высокий седой мужчина садится в самом конце барной стойки, ближе к туалету. Тогда я взял свою чашку, подошел к нему и пристроился рядом.

Какое-то время мы пили кофе молча. Я заметил, что кончик носа у этого типа был красным и мокрым. Насморк, подумал я. Старик достал белый платок. На том был вышит рисунок – всадник. Всадник с алым стягом. Это стало последней каплей.