— Знаю.

— Чего же ты ждешь? Говори скорее!

Ашик и девочки рассмеялись при виде моего нетерпения, а мне было так хорошо с ними, что я хотела бы провести так весь день.

— Вот что она сказал перед тысячами людей на площади и у экранов телевизоров: «Я думаю об Азии Биби и ее семье и прошу, чтобы ее как можно скорее отпустили на свободу». И добавил, что молится за всех христиан Пакистана, которых часто подвергают насилию и дискриминации.

— Ого…

Это было все, что я могла сказать.

— Вот видишь, он говорил и о нас тоже, о «ее семье». Так что ты не единственная звезда, — продолжал Ашик, посмеиваясь.

— Это просто невероятно… Вот видите, дети, не все потеряно. Нужно продолжать верить, Господь с нами и Он вызволит меня отсюда.

Двое охранников подошли и сделали знак, что свидание окончено.

Прежде чем они приковали меня к ремню, я обняла дочек.

— Я люблю вас, девочки мои. Не волнуйтесь, мама скоро вернется.

Ашик помахал мне рукой и лукаво подмигнул.

Вернувшись в камеру, я не могла прийти в себя. Папа Римский думал обо мне и молился за меня.

Неужели я заслуживаю такой чести и такого внимания? Почему именно я? Ведь я всего лишь бедная крестьянка. В мире наверняка есть и другие люди, которые страдают так же, как я, или находятся в еще большей нужде.

Благодарю Тебя, Господи, благодарю за все добро, которое Ты сделал для меня сегодня.

Впервые я уснула в камере с теплом на сердце.

Я проснулась от боли. Она пронизывала все тело. Суставы ныли, руки и ноги затекли, спина одеревенела. Казалось, я старуха, которая боится холода и сырости.

С тех пор как меня арестовали, я спала на лавке из плетеных веревок, без простыни и подушки, завернувшись в потрепанное одеяло. В Пенджабе зима длится не больше двух месяцев, но январские ночи самые холодные. С детства я замечала, что в это время года температура опускается ниже нуля. Я несколько раз спрашивала разных охранников, можно ли мне получить дополнительное одеяло.

Один из них просто ответил «да» и улыбнулся, но прошло уже много дней, а я все еще жду. Я не настаивала, чтобы не сердить их и не показывать, что это для меня важно. Может быть, они в конце концов сжалятся, увидев, как я лежу, прижав колени к подбородку. Так я проводила большую часть времени, стараясь сберечь тепло, которое исходило от моего изможденного тела.

В ту ночь меня вновь сковывал холод, но еще и страх. У меня возникло жуткое ощущение, что я навеки осталась одна. Я не могла представить, что всего через несколько часов это чувство не будет беспочвенным, и я потеряю остатки надежды, которые теплились во мне.

В тот день, 4 января, я заметила, что вокруг стало оживленнее, чем обычно.

В коридоре было шумно, слышались быстрые нетерпеливые шаги, чьи-то ноги задевали железное ведро, стоявшее на другом конце помещения для охранников. Хлопали двери. Все эти звуки эхо доносило до моей камеры. Я вскочила. Раздался металлический звук, потом все снова стихло. Эта беготня пугала меня.

Мое сердце билось чаще. Я уже не чувствовала холода, меня полностью поглотил страх. Я была уверена, что все эти перемещения как-то связаны со мной, что меня скоро поведут на казнь. Этот ужас был настолько сильным, что я потеряла чувство реальности. Мне казалось, что все продолжалось часами, но прошло всего несколько минут, прежде чем звуки замерли возле моей двери. Я услышала тишину, тяжелую, почти физически ощутимую. Мне хотелось убежать прочь из этой тюрьмы, но я не двигалась с места, будто скованная этой зловещей тишиной. Опустившись на колени напротив облупившейся стены камеры, я молилась о том, чтобы не слышать больше того, что означало мой конец — этой красноречивой тишины, свидетельствующей, что я обречена. Руки дрожали, я чувствовала, как лицо бледнеет, тело бьет озноб. Я сосредоточилась, чтобы не расцепить руки, и закрыла глаза.

Господи, я не готова умереть сейчас, дай мне еще хоть немного времени, позволь увидеться с детьми в последний раз, услышь мою молитву, я в отчаянии.

Жужжание большой черной мухи вернуло меня к реальности. Я все еще жива, и это правда. Я ухватилась за этот обыденный звук, словно утопающий за соломинку. Дрожа, я вновь принялась молить Бога о пощаде.

Господи, сжалься надо мной, я принимаю смерть, смиряясь пред Твоей священной волей. Боже, прости их, ибо не знают, что творят. Вверяю свою душу Тебе.

Издалека донесся новый звук. Я прислушалась. Слава Богу, это был телевизор: я узнала заставку передачи «Гео ньюс». Вне себя от радости я вышла из оцепенения, успокоившись от того, что охранники вернулись к своим привычкам: они включали телевизор каждый раз, когда в нашей стране случалось преступление. Печальный ритуал, но в тот момент он вдохнул в меня новые силы. Шли часы, а телевизор не умолкал. Я подумала, что преступление на этот раз, видимо, очень серьезное. Стемнело, и я задремала. Как вдруг Калил резко распахнул дверь, и я подскочила. Он принес ужин, точнее, мой котелок. Калил всегда подает мне еду хуже, чем собаке. Я еще не совсем проснулась, но заметила, что он выглядит не так, как обычно. Он внимательно посмотрел на меня. Потом усмехнулся и выпалил:

— Твоего ангела-хранителя убили из-за тебя. Твой любимый губернатор Салман Тасир, предатель мусульман, купается сейчас в своей крови. В Исламабаде в него выпустили двадцать пять пуль из-за того, что он вступился за тебя. И поделом! Так что сиди смирно, а то хуже будет.

И Калил захлопнул дверь камеры.

Мое сердце сжалось и затрепетало, глаза наполнились слезами. За что? — воззвала я к небесам. Салман Тасир был хорошим человеком. Он управлял моей провинцией, самой большой и богатой в Пакистане, где живет 90 миллионов человек. Пенджаб называют «страной пяти рек» или «страной непорочных», и Салман Тасир был одним из них. Он был не таким, как другие политики, жадные до власти и денег, он всегда был гуманистом, не боявшимся противостоять талибам и исламистам. Когда губернатор узнал о том, что меня приговорили к смерти, он публично выступил в мою защиту. Он навещал меня в тюрьме и даже собрал здесь пресс-конференцию. В тот день я не знала, что мне придется обратиться к журналистам и, возможно, ко всему миру…

Мерзкий Калил распахнул дверь в камеру. Он был укутан в большое чистое теплое покрывало. Я до сих пор отчетливо помню, как он сказал мне холодно:

— К тебе пришли.

Я удивилась: в этот день Ашик не должен был навещать меня, а с адвокатом мы виделись несколько дней назад.

— Да шевелись ты уже! — крикнул Калил. — Пришли к тебе, говорю.

Я вздрогнула от неожиданности и его резкого голоса.

— Поторапливайся! Можно подумать, мне делать больше нечего.