Неожиданно он сообразил, что это уже второй раз… первым заподозрил его в чародействе Ловчий. И Михаилу Анатольевичу стало как-то очень не по себе.

— Ну не чародей я! — с тоскою повторил он. — Что вы все, с ума посходили, что ли?

Никса кивнул, и глаза его потемнели.

— Простите.

Молодой король закусил губу, чувствуя, что последняя надежда оставляет его. Денег этому магу не надо… не силой же добиваться помощи!

— Я странствую уже год, — тихо сказал он. — И нигде не встречал столь бессердечных людей… я видел жадных и злых, встречал клятвопреступников и убийц, дураков и мудрецов, и я всегда мог понять движущие этими людьми силы — любовь или ненависть, властолюбие или корысть. Но вас, землян, я не понимаю. Как не понимаю и того человека, которого ищу. Верно, он и вправду нашел здесь надежное укрытие… может, он попросту родом отсюда. Извините, сударь, за беспокойство. Прощайте.

Он повернулся, собираясь уйти. А Овечкин вздрогнул. Он почти ничего не понял из того, что сказал этот странный молодой человек. Но он видел его глаза. И, видимо, потому, что все чувства его были нынче обострены, он разглядел в этих глазах неприкаянность, сродни своей собственной, и великую усталость. И про последнюю надежду он все понял. И хотя не было никакой вероятности, что Михаил Анатольевич сможет хоть чем-то помочь, он повиновался внезапному импульсу, не желая, чтобы этот человек ушел с таким выражением в глазах.

— Подождите, — торопливо сказал он. — Я, конечно, не чародей… но я, кажется, знаю одного… может, вы хотя бы расскажете, что у вас стряслось?

Никса немедленно остановился и снова повернулся к нему. Зеленые глаза просияли, на губах появилась улыбка, и движения его сделались легкими и порывистыми. И глядя на его радость, на эту возродившуюся к жизни надежду, почувствовал себя Михаил Анатольевич и впрямь колдуном. И негодяем к тому же. Но отступать было поздно.

— Охотно, сударь, — сказал Никса. — Но… не желаете ли вы прежде отобедать со мной?

— Желаю, — покорно ответил Михаил Анатольевич и со стеснившимся сердцем пошел следом за Никсой. А тот сразу обнаружил необходимую вывеску и устремился к ней, с трудом сдерживая нетерпение и кое-как приноравливая широкий свой шаг к походке смилостивившегося чародея.

* * *

— Я — король, — сказал молодой человек, и Михаил Анатольевич, вздрогнув, опустил взгляд в кофейную чашку.

Пока обедали, он успел вовсе позабыть о предполагаемом безумии своего неожиданного сотрапезника, ибо тот, напротив, казался наделен и здравым смыслом, и уверенностью в себе, и приятными манерами. Официант обслуживал их так почтительно и так подобострастно улыбался в ответ на старомодное обращение «сударь», что Михаил Анатольевич позабыл даже о своем неприличном костюме, будто именно в таком виде и следовало ходить по ресторанам. Достоинство его спутника было весьма убедительным.

Они сидели в уголке у окна, откуда виден был весь зал, почти пустой в это время дня, и ничто не мешало откровенному разговору.

— …Никса III-ий из династии Маколеев, правителей Таквалы, — продолжал между тем молодой человек. — Мир наш называется Аста, что означает «земля», как и у вас. Каков он по счету от вашего мира, я, признаться, не помню. Слишком много прошел я невиданных земель, покуда добрался сюда. Я ищу человека… мага, который сотворил страшное зло в моем королевстве, и пока я его не найду — мне некуда возвращаться. Я расскажу вам все, сударь, чтобы вы хорошо поняли меня…

Завороженный против воли таким началом, Овечкин поднял голову и с любопытством взглянул на Никсу. Нет, молодой человек решительно не походил на сумасшедшего. И пока тот говорил, перед внутренним взором Михаила Анатольевича начала разворачиваться удивительная и прекрасная картина маленького уединенного королевства, с трех сторон окруженного горами, похожего, если смотреть на него с горной вершины, на волшебный живой гобелен, одна сторона которого не закончена и плавно перетекает в большой мир. Сады и виноградники Таквалы, берега ее рек и ручьев, дома и дворцы под алыми и золотыми кровлями… Маколеи и династии, правившие до них, всегда предпочитали малый мир большим войнам и умели защитить то немногое, чем владели. Веками Таквала сохраняла свою красоту, оставаясь мирным оазисом, страной пастухов и земледельцев… и сейчас она была такой же, если не считать того, что ни одна птица не вспархивала ныне с верхушки дерева, ни один бык не пасся на выгоне и ни один крестьянин не выходил поутру в поле…

Беда пришла в Таквалу лет пять тому назад, когда явился из большого мира и попросился на жительство неприметный на вид знахарь, такой же, как и все их племя, — немного врач, немного колдун. Он испросил разрешение на занятие своим ремеслом, и гильдия чародеев после испытания выдала ему право жить и работать в Таквале. Он был одним из многих, и никому не пришло бы в голову обратить на него особое внимание. Но спустя какое-то время оказалось, что этот знахарь, в отличие от других, использует в своих занятиях черное колдовство и, более того, не гнушается прямо запрещенными действиями. Поначалу он был осторожен и нарушал запреты по мелочам, но слухи поползли быстро. У кого-то пала корова после ссоры с соседом, у кого-то червяк погубил урожай яблок, у кого-то заболел ребенок… Гильдия вмешалась, предупредив его о недопустимости подобных деяний. В первый раз знахарь поклялся, что то была просто слабость с его стороны — поддался, мол, на слезные уговоры клиента. Когда же гильдия, простив ему этот грех, через некоторое время вынуждена была вмешаться снова, ибо он не прекратил своих гнусностей, он рассмеялся в лицо почтенным чародеям, и в ту же ночь беда постигла всех представителей совета гильдии — сгорели их дома и мастерские вместе с орудиями их ремесла. Тогда гильдия обратилась к королю. Король вызвал знахаря, и тот явился и сделался весьма почтителен и угодлив, когда ему пригрозили изгнанием из Таквалы. «Я грешный человек, — сказал он, бия себя в грудь, — я вспыльчив, каюсь, и не терплю, когда вмешиваются в мои дела. Но я был неправ, и я схожу на исповедь, и принесу богатые дары церкви, и восстановлю все разрушенное. Не изгоняй меня, король, ибо работа моя в этой земле еще не окончена. То дело всей моей жизни, и я клянусь кровью отца моего и матери, что не совершу более ни единого черного колдовства, пока не найду то, что ищу, и не готов буду удалиться с миром».

Еще тогда Никса Маколей понял, что перед ним — великий маг, а не простой знахарь, и теперь не мог себе простить, что не изгнал его тут же, пока он не нашел, что искал. Но в те времена молодой король был еще простодушен и доверчив и не обратил внимания на последнюю фразу мага, на скрытую в ней угрозу.

Никса не сделал ему ничего худого. Тот восстановил из пепла дома чародеев, как и обещал, и надолго затаился. Но в один прекрасный день все началось сначала. Вновь пришли к королю с жалобой от гильдии на недозволенные действия колдуна. Теперь уж Никса не стал терять времени и отправил к нему стражу с приказом немедленно покинуть страну. Люди короля вернулись и сказали, что колдун смеялся, услышав приказ.

— Хорошо, я уйду, — ответил он. — Но и король покинет Таквалу. Уж это я ему обещаю.