…Впрочем, темная не удалась. Высокий темноволосый подросток, кажется, тот самый Илюха, что так мило рассказал Борису Леонидовичу о выбитых зубах предыдущего учителя истории, вмешался в бурно развивающиеся события. Он с ходу осадил Сеню-бородавочника, оттащил разошедшегося волосатого Бурназяна по прозвищу Абрек, кого-то пнул, а Ипа наградил такой затрещиной, что тот чижиком слетел с парты и столкнулся с выщербленным бюстом Пушкина.

– Ты че, сука? – заверещал Ипохондрик. – Пы-и-иж!!

Однако его покровитель ворочался на полу, не в силах встать и помочь рупору класса. Борис Леонидович уже поднимался с пола, и как раз в этот момент в класс вошли двое: один – здоровенный, еще совсем молодой, но уже с усами, неестественно висящими под красноватым носом; второй – постарше, плотный, подтянутый, в кожаном плаще и новых хромовых сапогах. Больше всего он походил либо на проверяющего из числа членов высокой губкомовской комиссии, либо на сотрудника ВЧК, то бишь ГПУ. Ну, или на оба варианта сразу.

– В чем дело, товарищи? – недоуменно произнес он, разглядывая всех присутствующих. Кто-то лежал на полу, рдело ухо Бориса Леонидовича, пережатое мощными пальцами Пыжа, а один из воспитанников интерната сжимал в руках невесть откуда взявшуюся статуэтку – воина с пикой.

Человек в кожаном плаще повернулся к усатому типу и обратился уже к нему:

– Что тут происходит, товарищ Паливцев?

– Урок истории, – моргая, поспешно ответил тот. – Это новый учитель, и…

– …и у новых учителей, товарищ Паливцев, вполне может быть свой новый метод преподавания, – вдруг подхватил Борис Леонидович, растирая рукой ухо. – В конце концов, старые обучающие методики не всегда действуют на подрастающее пролетарское поколение, товарищ… э-э-э… – Он выразительно посмотрел на кожаного проверяющего, но тот и не подумал представиться.

– Что же вы им преподавали? – усмехнулся он. Тут с пола начал подниматься Пыж и чуть все не испортил своей непроходимой тупостью:

– Да ты, падла, сейчас у меня по полной отхватишь! Хряйте на него все разом, босота! И ты…

– И ты, Брут! – перебил его Борис Леонидович. – Товарищи, все очень просто: я уже говорил, что я сам – сторонник новых методик преподавания истории. Темой нашего урока стала жизнь и деятельность Гая Юлия Цезаря, на примере смерти которого мы рассматриваем пагубность тирании. Вот этот молодой человек, – с любезным видом указал он на ярко-красного от бешенства старосту Рыжова, – пытался в меру своих способностей и знаний объяснить нам суть претензий, которые предъявили Цезарю его убийцы. В общем-то, в целом он трактует все верно.

Усатый товарищ Паливцев, выражение лица которого до этих слов нового учителя истории оставалось довольно кислым, тут рассмеялся и проговорил:

– Це… зарь? Гай? Да эти олухи не могут отличить Пушкина от Керенского, а вы тут – Цезарь! Даже как-то… не…

– Довольно странно, уважаемый товарищ Паливцев, что вы так критикуете воспитанников интерната, в штате которого числитесь и интересам которого должны, следовательно, служить, – сухо проговорил проверяющий. – «Олухи». Гм… – Его взгляд упал на тупейшую физиономию Юры Пыжа, на бессмысленное лицо Сени-бородавочника, украшенное длинное ссадиной, и на пыхтящего Бурназяна-Абрека. – Та-а-ак… – протянул он и вдруг спросил резко, с оттяжкой в нос: – И кто же такой – Брут?

Лев Иванович Паливцев, в интернатском просторечии просто Лева, разом остыл и подумал, что если здесь и в самом деле драка или, того хуже, – темная педагогу, то он опрометчиво говорил о невежестве учеников. Ведь и ему, как замдиректора по воспитательной части, может нагореть. Он имел примерное представление о знаниях большинства учеников и знал, что ряд воспитанников не в состоянии написать даже собственную фамилию, а не то что изложить биографию Брута. У проверяющего изогнулась бровь и очертились заигравшие желваками скулы. Борис Леонидович вдруг побледнел и даже пошатнулся. Единственный, кто в классе мог бодро говорить на любую тему – Ип, бывший гимназист, но сейчас он только злорадно, мстительно ухмылялся. Рядом с ним стоял Илья, фамилию которого Паливцев никак не мог вспомнить. Он помнил лишь, что при поступлении тот заявил: «Читать и писать не умею. И не желаю». Дежурный воспитатель тогда только ухмыльнулся…

И вот сейчас, когда ответ на естественно вытекающий из ситуации вопрос, поставленный товарищем проверяющим, казался делом совершенно невозможным, этот самый Илья без фамилии хмуро произнес:

– Борис Леонидович очень хорошо объясняет. Он ни при чем, что некоторые дуболомы ничего не секут. Марк Юний Брут – это такой римский кент, который вместе с Кассием стал главой бузы, то есть заговора против Цезаря. Несколько десятков заговорщиков напали на Цезаря в курии Помпея и посадили на перья, в общем, закололи кинжалами. Но потом Брут оказался не при делах и ухрял в загранку, а потом бросился на меч. Печальный был бродяга, – лирически закончил Илюха.

Надо отдать должное Борису Леонидовичу – он выпал из ступора и тотчас подхватил:

– Вот видите – помаленьку усваиваем, хотя пока что сыровато и есть над чем поработать.

Товарищ проверяющий по-отечески улыбнулся. Ученики, сопя, принялись рассаживаться по партам. Человек в кожаном плаще указал пальцем на оторванный занавес и сказал:

– А это все-таки непорядок. Исправьте.

– Так точно! – с военным усердием рявкнул усатый замдиректора.

– Я – в канцелярию. Не задерживаю вас, товарищ Паливцев.

И он вышел, а Лев Иванович, двадцатитрехлетний болван, заместитель директора единственного на весь Желтогорск дома-интерната для беспризорников, остался. Он обвел взглядом учеников и, набычившись, произнес:

– Ну что, дурни, нарвались? Это ж проверяющий – знаете откуда?.. Если что, то он нам всем такого Цезаря пропишет!

– Так он для вас проверяющий, а для нас первый раз видим! – крикнул Ип, и все хмыкнули.

Паливцев буркнул:

– Что у вас тут за история?

– Именно – история.

– Остряк… Драка, поди?

– Даже если и драка, – ответил учитель. – Учимся понемногу… Многие – весьма смышленые.

Ип, сопя, утирал разбитый нос. Сеня-бородавочник усиленно расшатывал зуб, пострадавший в толчее. Самым помятым выглядел Рыжов. Это было настолько нетипично, что Паливцев рассматривал его добрых полторы минуты – сначала стоя у дверей, а потом и подойдя вплотную. Затем перевел взгляд на руки Бориса Леонидовича.

– Та-а-ак, – грозно нахмурился он, – значит, педагог бьет учеников? Вы, советский учитель, а не какой-то буржуй, бьете детей?

«Дитя» под центнер весом скорбно хрюкнуло и надуло толстые губы. Прозвучал насмешливый полудетский голос:

– А вы его, дядя, усыновите и воспитывайте, значит, чтоб никто не обижал.

Рыжов стукнул кулаком по столешнице и злобно выругался. Присутствие заместителя директора по воспитательной работе ничуть его не смущало. Илюха, который отпустил эту возмутительную фразу, нахально ухмылялся. Шкеты заржали. Улыбнулся и новый учитель. Судя по всему, Борис Леонидович оказался многообещающим преподавательским кадром и теперь метил либо в жертвы ближайшей темной, либо в любимцы интернатских.