Джо не достал мяча, и Эд отхлебнул длинный громкий глоток. Кто ж там может быть? Ребята решили, что его день рождения еще не кончился? Нет, ему-то что, гудеть так гудеть, хотя и жалко немножко этого тихого кайфа с пивом и Джо Манчичем. Нет, там вроде бы один человек. Пит? С чего бы это? Или отец? А вот это было бы уже свинство: снять человеку холостяцкую хату и явиться туда со своими прогрессивными моралями. Кстати, еще неизвестно, кто кому может прочитать мораль подлиннее. Он хотя бы, в отличие от бати, не связывается с девицами на пятнадцать лет младше себя (сколько ж это получилось бы? Нет, что-то не то), да он вообще решил раз и навсегда покончить с этими бабами, которые только мешают серьезно заниматься спортом. И даже с ней… с ней в первую очередь, о ней отец даже и не узнает, о ней никто никогда не узнает…

Из прихожей послышался приглушенный грохот, покатились, сшибая друг друга, пустые пивные жестянки. Наверное, одна из них подвернулась тому типу под ноги. Нет, это не отец и никто из парней, иначе сейчас бы послышалось и кой-чего покруче. Но вошедший молчал, совсем молчал, и вот это уж не лезло ни в какие ворота. Эд поставил на пол банку с пивом, медленно спустил с полки сначала одну, а затем вторую ногу и убавил почти до нуля громкость телевизора. И услышал шаги. Звонкие шаги острых женских каблучков.

Оборачиваясь, он уже догадался. Хотелось бы ошибиться, подумать на кого другого, но вариантов попросту не было. Все опять начиналось сначала, опять морочило голову и выбивало почву из-под ног. Делало его ничтожным и растерянным. Снова.

— Здравствуй, Эдвард, — сказала Ольга.

Она стояла в дверях, неловко отставив ногу, касаясь носком туфли сплющенной пивной жестянки. Такая вся чистенькая, причесанная и отглаженная, похожая сразу на кинозвезду и на училку, красивая, важная и непонятная. Как всегда. И все остальное, — Эд с тоской оглянулся к экрану немого телевизора, — остальное, он точно знал, тоже будет, как всегда.

— Привет, — буркнул он чуть слышно.

Ольга шагнула вперед, осторожно ступая между банками. Остановившись напротив него, близко, так близко, что Эд чуть-чуть откинулся назад, она впилась взглядом в его глаза. Она всегда так делала сначала. Не то щупала, не то фотографировала его своими чернющими глазищами, так что начинала кружиться голова и хотелось зажмуриться, обычно в конце концов он так и делал, а она смеялась, и называла его смешным мальчишкой, и ерошила его волосы цепкими железными руками, и…

Он не зажмурился, она не засмеялась. Отступила на шаг.

— Вот ты уже и совсем большой, Эдвард, — медленно выговорила Ольга. — Восемнадцать лет… Так долго тебя не видела, кажется, что ты очень изменился. На самом деле, наверное, не так уж сильно.

— Вообще не менялся, — отрезал Эд. В конце концов, почему он должен с ней любезничать? — Просто опух от пива, вот и все. Как ты тут оказалась?

Ольга присела на диван — к счастью, не вплотную, а у противоположного края, наверное, боялась помять юбку. Пока. Нащупала пульт телевизора, выключила его совсем и расстегнула верхнюю пуговицу пиджака. Эд залпом допил пиво и швырнул за спину банку, которая с грохотом и лязгом сшибла что-то со стены. А Ольга даже не вздрогнула, она уже вынимала из внутреннего кармана маленькую бархатную коробочку.

— Хотела увидеть тебя. Очень хотела. Увидеть и поздравить с днем рождения. Это тебе, Эдвард.

Узнать о квартире у отца она никак не могла — наверное, перехватила кого-то из ребят, как-то раз она видела с ним на улице Джека, Майкла и Пита, а потом расспрашивала о них, думая, что ему интересно. А может быть, вообще наняла частного детектива — а что, с нее станется, и денег у нее завались. Эд открыл коробочку — там лежали, переливаясь на черном бархате, две запонки, золотые с большущими жемчужинами. Ему — запонки! Ему, который рубашку и пиджак надевает раз в несколько лет под страхом смертной казни. Эд чуть было не расхохотался громко, так громко, неприлично, чтобы до нее дошло, наконец… Но вовремя прикусил язык и тихо сказал:

— Спасибо.

Эти штуки можно загнать у любого ювелира и получить такие бабки, какие никому из ребят не снились. А когда она спросит… А ни черта она не спросит, потому что с ней он решил покончить раз и навсегда, решил уже пару месяцев назад, а сегодня сделает это — он щелкнул пультом, снова включая телевизор, — Джо Манчич свидетель, сделает, потому что он мужчина, а не тряпка, в конце концов!

— Выключи, — хрипло шепнула Ольга.

И как всегда, губы у нее были хищные, скользкие и на вкус остро-мятные, а руки цепкие, горячие, железные…

…Тогда на ней было узкое черное платье с лиловыми блестками, незаметно делавшее ее выше и призванное, по замыслу дизайнера, резким контрастом оттенить золотую статуэтку «Бизнесмен года». Был продуман и чуть небрежный жест руки с этой статуэткой, и короткая речь, и персональная улыбка в камеру телекомпании мужа. И веснушчатый Сэнди, затянутый в смокинг, в качестве телохранителя, и деловой взгляд на часы еще до окончания церемонии, и черный лимузин у ворот… Но лимузин опоздал, Сэнди отпросился покурить, и на несколько минут она осталась одна. Совсем одна. Зрители, журналисты — все еще были там, внутри, охота за ее интервью и автографами по плану должна была начаться завтра… Помахивая легкой, всего лишь позолоченной статуэткой, Ольга прислонилась затылком к чугунной решетке. И увидела этого мальчика.

Он переступал с ноги на ногу и поглядывал на стрелки огромных курантов под крышей, как будто пришел на свидание к вечно опаздывающей девчонке. На самом деле, через пару минут с наивной откровенностью признавался Эд Ольге, он надеялся перехватить после церемонии самого Томаса Бакстера, «Спортсмена года». «Вот смотрите, он выйдет из ворот, а я подбегу, ручка уже готова, он ведь даст мне автограф, правда?» Было довольно прохладно, Эд успел продрогнуть, то и дело шмыгал носом, а глаза у него светились в предвкушении совершенно немыслимого счастья.

А она должна была ехать в офис — на каких-нибудь полчаса, зато какая деталь для имиджа, — потом на студию к мужу, на его канале сегодня будет эксклюзив. Полчаса записи интервью плавно перейдут в как бы импровизированный банкет — на фирме никаких празднеств не будет, она позволит сотрудникам поздравить себя, и не более того, — зато телевизионщики напьются в стельку. В три часа ночи они с Максом доберутся домой, она пойдет в ванну, за это время муж успеет захрапеть, не сняв носков, и Ольга, конечно же, ляжет спать в другой комнате. Закончится ее звездный день, день триумфа и победы. Дальше пойдут обычные дни.

Она уронила руку со статуэткой, и левое крыло позолоченной фигурки с размаху черкнуло об изогнутый чугунный прут. Края стилизованных перьев тут же стали грязно-серыми, и Ольга, усмехнувшись, попыталась затереть след кончиком пальца. Это занятие увлекло, и только через полминуты Ольга почувствовала, что надо резко вскинуть голову.

Он стоял совсем-совсем близко, он чуть ли не нависал над ней, смешной, долговязый, в потертых джинсах, растянутом джемпере и сдвинутой козырьком назад оранжево-зеленой бейсболке (цвета колледжской сборной, это Эд ей объяснил гораздо позже, уже когда…). И яркие-яркие синие глаза, их блеск не мог погасить ни чугун, ни пасмурная погода. Он протягивал руку с еще юношески тонким костистым запястьем, он замирающим шепотом просил: