— Что ты говоришь, милая? — Лицо Ильинской стало строгим, и слезы будто сразу высохли. — Документы международной организации?

— Мама! — отчаянно крикнула Шурочка. — А дети? Они же умирают там, мама!!

Тяжело дыша, они смотрели друг на друга. Но, в отличие от матери, дочь не колебалась.

— Я верну их тебе вечером. Но уже сегодня, мама, уже сегодня наши примут какие-то меры…

— Меня могут спросить, отправила ли…

— Солги, мама! Раз в жизни солги! Телеграммы могли затеряться на почте, в конце концов. Дай мне их! Иди на работу. Прикинься нездоровой. Что хочешь!..

Шура решила не церемониться: свернув бумаги в трубку, выбежала в прихожую, и через полминуты ее каблучки застучали по лестнице. Хлопнула дверь парадного.

— Что я наделала? — прошептала Ильинская, поднося ладонь колбу. — Может, я больна?.. Как она сказала: «наши»… Значит, я тоже «наши»?.. Что сказал бы Глеб?

Она заплакала горько, отрывисто, без слез, уткнув горящее лицо в ладони.

…В тот же день телеграфным распоряжением губисполкома самые ретивые борцы с аровским лихоимством были на время отстранены от должностей. «Конфликты недопустимы, питание детей требует уступок», — еще раз подчеркнул Антонов-Овсеенко.

А телеграммы Вилла Шафрота, пришедшие на места с опозданием на трое суток, на четвертые были телеграфом же отменены главой РАКПД Шафротом. Поскольку конфликт угас в самом зародыше, перерыва в работе столовых АРА не было, что наверняка спасло жизнь десяткам детей.

Господин Шафрот посмотрел сквозь пальцы на неаккуратность, столь не свойственную миссис Ильинской, из-за недомогания не выполнившей в срок его распоряжение. Вилл Шафрот, впрочем, был уже далек от раздумий о судьбе этой холодной, голодной и вшивой дыры — Самары. Весной будущего года его должен сменить мистер Аллен. Так что вряд ли стоит ломать с Советами копья и нервничать в эти последние месяцы. Предстояло хорошенько подумать об отчете о днях, прожитых его миссией в Совдепии… Принесли они пользу голодающему народу России? Безусловно, да, безусловно! Однако не стоит забывать, что всякое добро должно оборачиваться ощутимой пользой и для самого добродея. Вилл Шафрот считал себя не только бизнесменом, но и патриотом своей благословенной страны. Он очень хотел, чтобы она была благодарна ему.

Горько пожалела Шурочка, что не удалось ей встретиться с глазу на глаз со знаменитым Антоновым-Овсеенко! Но и разговор с Альбертом Генриховичем Вирном оказался для нее чрезвычайно важным. Председатель Самгубчека вернул бумаги и заверил, что Шафрот не заподозрит о помощи ЧК Ильинской-старшей. Шура успокоилась, а потом обрадовалась: Вирн сообщил, что открытие детского дома, где она будет работать вместе с Женей, намечено не на январь, а на конец декабря. Совсем скоро! Значит, они все-таки устроят детям новогоднюю елку. Шурочка начала мечтать о ней с первым снегом, хотя и плохо представляла себе, как можно устроить елку в переполненном коллекторе с постоянно меняющимися, лежачими, вечно плачущими детьми.

Зато в детдоме должна получиться чудо, а не елка!

Правда, пришлось-таки поволноваться им с Женей.

За неделю до Нового года вышло постановление горисполкома, не разрешающее учреждениям устраивать елки ввиду голода и тифа. Но огорчались они недолго. Вскоре в печати промелькнуло уточнение: елки, пожалуйста, устраивать можно, но непременно платные. Весь сбор должен идти в пользу голодающих детей.

Такой поворот их устраивал вполне. Всего шестнадцать воспитанников смогли взять на свое содержание чекисты. Куда меньше, чем, скажем, богатый и многолюдный губсоюз. Впрочем, в Самаре были учрежденческие детдома и поменьше — на десять-двенадцать детей. На них не выделялось нарсобесовских средств. Их и без того едва-едва хватало, а говоря откровенно, остро не хватало для содержания крупных государственных детских домов и деткоммун.

За три дня до Нового года Шуру постигло разочарование. Почти весь контингент детколлектора, в том числе и ее любимцев, погрузили в вагоны дополнительного эвакопоезда. Он пришел из Омска за детьми по специальному распоряжению ВЦИК. Мера правительства была правильная и очень своевременная: с каждой неделей Самарский коллектор все острее нуждался в разгрузке. Комсомолки-швейницы Лида и Катя, присланные Первым райкомом РКСМ на помощь тете Марусе и Шурочке, не могли сколько-нибудь серьезно изменить плачевное положение с обслуживанием двух переполненных детьми залов. Все чаще ребятишек приносили и приводили сами матери. «Не возьмете, сегодня-завтра помрет», — говорили, голосили, причитали они. Приходилось брать. А тут еще ударившие морозы выгнали изо всех щелей беспризорников…

Но вот в санитарный поезд погрузили сразу весь временный контингент, за сутки оба зала продезинфицировали и помыли. Обновили постели и… Первые полтора десятка детей, поступивших за эти два дня, тотчас были внесены в списки воспитанников нового детского дома Самгубчека. Шурочка втайне всплакнула, расставшись с ребятами, которых она не только успела полюбить, но и чье будущее мысленно уже определила: инженер, чекист, артистка, строитель… Дети уехали в Сибирь, пора было прощаться с коллектором и ей самой. Сурикова, проявившая за последние две недели поразительные пробивные способности, к 30 декабря подготовила помещение полностью. Стены столовой, столы и лавки блестели белой масляной краской, все кровати были отремонтированы и рассчитаны только на одного воспитанника, в учебной комнате пахли свежей щепой заново обструганные длинные столы и лавки. Женя добилась, чтобы во дворе повесили два турника для мальчиков и вкопали столб с гигантскими шагами, и сама слепила у входа огромную снежную бабу, украсив ее голову дырявым ведром.

Поступили к ним, однако, ребятишки, которым было пока что не до занятий, не до игр. Доктор, осмотревший их после санпропускника, десяти из шестнадцати прописал постельный режим. Крайне истощенные, дистрофичные, с обмороженными пальчиками, с которых сползала кожа, с острыми ключицами, которые, казалось, только чудом не прорывали истончившуюся кожу… Сердце сжималось, когда они ковыляли за Женей и Шурой к своим кроватям, когда их приходилось чуть не силой вести за руку в столовую и в класс.

От занятий решили пока отказаться: большинство ребят были ко всему безразличны. Только при виде еды — пшенного супчика из чекистской столовой или овсяной размазни — в глазах у воспитанников появлялось нечто похожее на живой интерес.

«Елка! Елка обязательно их расшевелит!» — убеждали друг друга девушки. В глубине же души и они сомневались. Глядя на Тасю Дубовиченко или Наташу Филиппову, у которых истощение перешло в отечность, не верилось, что есть сила, которая сможет вывести их из состояния полного безразличия к жизни.

Елка елкой, но, во-первых, не было даже самого деревца, а во-вторых, появись оно, елку надо будет чем-то украсить.

Первое удалось легче. Молодой сотрудник губчека Ефим Никулин, неравнодушный к Жене, привез из Большой Царевщины высоконькую и замечательно пушистую сосенку. Мастерить игрушки Сурикова заставила все общежитие. Чекисты обрезали белые поля газет, выкрасили синими и красными чернилами бумажные ленты и за вечер склеили гирлянды разноцветных цепей. Выпросили в санчасти пачку ваты, чтобы припушить елку снежком. Чугров, Казиханов, Чурсинов и еще трое чекистов вырезали из щепок лопаточки, звездочки, молоты и даже, что у них вышло гораздо хуже, маленькие серпы. Поделки покрасили теми же чернилами и приладили на елку, которая стояла пока что под замком в комнате для занятий. Но самым главным ее украшением был даже не острый наконечник, на время снятый с батальонного знамени, а подарки чекистов, развешанные на ветках. Какие подарки? Самые драгоценные: кусочки сахара и узкие ломтики ржаного хлеба из чекистских пайков. Их обернули в цветные бумажки так, чтобы торчали ушки, и стало похоже, что на нитках висят настоящие конфеты. Поспорив немного, завернули точно так же и две мелко нарезанные воблы. Короче, елку украсили на славу.