Древесно-угольная металлургия давала прекрасный металл, но у нее был существенный недостаток. Большое потребление древесины на углежжение быстро истощало лесные запасы вокруг заводов. Каждый завод получал лесную дачу – участок леса под вырубку. Заготовка и пилка леса требовала рабочих рук и лошадей. По мере того, как вырубка шла все дальше и дальше от завода, расходы и трудозатраты на заготовку и доставку топлива все возрастали. В отличие от крупных угольных месторождений, на которых можно быстро и в разы увеличить добычу топлива, дровозаготовки такому же расширению не поддавались.

Именно по этой причине в России выплавка чугуна в 1830—1850-е годах колебалась примерно на одном и том же уровне – 176–208 тыс. тонн в год (11–13 млн пудов), тогда как в Англии она за с 1820 по 1850 годы выросла с 691,6 тыс. тонн до 2240,8 тыс. тонн[48]. Во Франции в 1847 году она составила 592 тыс. тонн. Металла стало не хватать, и уже в 1852 году было импортировано 375 пудов чугуна. Казалось бы, немного. После Крымской войны импорт достиг 48 тыс. пудов (768 тонн), а к 1860 году импорт достиг 547 тыс. пудов (8752 тонны)[49].

Импорт металла – это только косвенный признак дефицита, вовсе не отражающий общего положения дел. По данным Госплана СССР, который оценивал потребности в металле перед индустриализацией, дефицит металла порождает неудовлетворенный спрос: отказ от использования металла по причине его дороговизны или недоступности. Объем этого неудовлетворенного спроса может измеряться десятками миллионов пудов. Нечто подобное, конечно, было и в Российской империи перед Крымской войной, и это сказалось на русской армии.

Для войны состояние металлургии и промышленности было очень важно. Воевали не только армии и флоты, но и фабрики и заводы. Из заводских ворот проистекала вся военная и экономическая мощь, которая шествовала по миру, утверждала власть императоров и господство политических идей. Так что, кроме людей и лошадей, воевал также металлофонд – то есть накопленное в стране количество металла, воплощенное в различных металлоизделиях военного и мирного назначения.

Большой металлофонд позволяет реализовать весьма сложные и материалоемкие программы, такие как строительство пароходов, перевооружение артиллерии, оснащение оружейных фабрик новыми видами и типами станков. Превосходство Англии в паровом флоте и в нарезных винтовках – это накопленный металлофонд, который позволял клепать пароходы десятками штук и построить новые оружейные фабрики, вроде английской фабрики в Энфилде, которая стала одним из главных британских арсеналов[50].

В России же нехватка металла выражалась в большой нехватке оружия. По данным А. М. Зайончковского, в 1853 году для содержания положенного запаса оружия на артиллерийских складах не хватало: 482,1 тыс. ружей, 50,1 тыс. драгунских и казачьих ружей, 48 тыс. карабинов, 31,1 тыс. штуцеров, 35,5 тыс. пистолетов. Наличным запасом оружия можно было вооружить лишь чуть более половины регулярной армии. Например, на 27,7 тыс. генералов и офицеров регулярной армии имелось 7,7 тыс. пистолетов.

Однако, гораздо лучшая обеспеченность союзников металлом выразилась не только в лучшем стрелковом вооружении, но и в том, что англичане соорудили в Крыму железную дорогу от Балаклавы до Сапун-горы для снабжения войск припасами. Для строительства морей привезли 1,8 тыс. тонн рельс (этого металла хватило бы для производства всех недостающих русской армии пехотных ружей), 6 тыс. шпал, 300 тонн досок, паровозы, вагоны, копры для забивания свай и краны. С февраля по март 1855 года была построена одна ветка протяженностью 11 км, а потом с ответвлениями, ее протяженность достигла 23 км. На дороге работало 4 паровоза и 190 вагонов. Наличие этой железной дороги позволило союзникам основательно подготовиться к штурму Севастополя. Русская же армия не только ничего подобного в Крыму не построила, но и вынуждена была довольствоваться гужевыми перевозками всех припасов для армии, и сталкивалась с грандиозными проблемами.

Впрочем, не только дефицит металла был причиной торможения промышленного развития России. Для масштабного применения паровых машин лучше всего, конечно, подходил уголь. В Англии и Франции уголь сразу занял место главного топлива для паровых машин и судовых двигателей, благо угольные месторождения были вблизи морей и рек, откуда его удобного было перевозить в порты и бункеровать морские пароходы. В России же, в силу отсутствия угля в основных промышленных районах, паровые машины работали на дровах.

Для металлургии, в особенности уральской, это был просто удавкой. Леса не хватало для получения древесного угля, и заводчики с крайней неохотой ставили у себя паровые машины, предпочитая обходиться водяными колесами и конским приводом. Пар использовался в маловодные сезоны, чтобы заводы не простаивали. Таким образом, суммарная мощность промышленного привода на уральских заводах составляла 37 тыс. л.с.; 5 тыс. л.с., т. е. 7 %, приходилось на паровые мощности. Даже в весьма хорошо развитом Нижнетагильском горнопромышленном округе было 13 металлургических заводов, которые совсем не имели паровых машин и обходились водяными колесами. В частности, это привело к тому, что на уральских заводах горячее дутье, резко сокращающее потребление топлива при плавке, так и не нашло широкого применения. Для него нужны были паровые машины и топливо для них. Обычно, исследователи говорят про тлетворное влияние крепостного права и дешевых рабочих рук, но все же отсутствие топлива гораздо более веская причина.

То же самое можно сказать и про все паровые машины в России, которые потребляли дрова. Фабрики и заводы, паровозы и пароходы потребляли колоссальное количество древесины. Заводская паровая машина в середине XIX века потребляла примерно 22 куб. метра дров в сутки. Дровозаготовки требовали многочисленных рабочих рук, работы гужевого транспорта и значительных расходов. Крупное предприятие можно было создать только в том случае, если каким-то образом избежать зависимости от дров. Так, к примеру, крупнейшая в Европе Кренгольмская мануфактура, созданная в 1859 году, появила только потому, что на реке Нарве были установлены водяные колеса общей мощностью 1500 л.с.[51]. Если бы там стояли паровые машины такой же мощности, то уголь пришлось бы ввозить из Англии.

Каменный уголь для паровой машины был лучше и транспортабельней дров. Угля в Российской империи добывалось очень мало, угольные копи на Дону давали около 10 тыс. тонн угля в год, вывозить который было очень трудно. До знаменательного момента открытия криворожских руд и создания крупной черной металлургии, первоначальное развитие угледобычи в Донбассе вытянул флот: военный Черноморский, а потом и гражданское пароходство, которое с 1837 года стало крупнейшим потребителем донецкого угля. В 1830-х годах стали сооружаться более крупные и глубокие шахты, улучшалась организация и оснащение добычи. Перед Крымской войной уголь находил широкое применение и вывозился морем в Крым и на Кавказ.