В Самаре возникает достаточно легитимное российское правительство, собирающее в себя сколь возможное количество членов разогнанного Учредительного Собрания. Оно называет себя «Комуч» — Комитет Учредительного Собрания. Желает мирного, согласованного, всепредставительного социалистического переустройства страны.

При штурме Екатеринодара (Краснодара), занятого местными Советами, погибает генерал Корнилов, и командование Добровольческой армией принимает Деникин.

На Украине Рада недовольна тем, что германо-австрийцы многовато заняли территорий и многовато выгребают хлеба, а немцы недовольны слабостью Рады, плохо контролирующей край. Организуют «съезд хлеборобов», выбравший Гетманом Украйны Павло Скоропадского, при котором образуется как правительство «варта». Рада распадается, военный секретарь Петлюра переходит на положение «авторитетного полевого командира».

Июль 1918. Загадочный «эсеровский мятеж», после которого эсеры удалены из органов власти. Эсеры были последними людьми другой партии, с которыми большевики, еще год назад малочисленные и слабые, сегодня делили власть в центральных советских органах.

Эсер Блюмкин убивает посла Германии Мирбаха. Но. Эсер Блюмкин — сотрудник ЧК, и таковым остается, сменив лишь партию, и впредь выполняет ответственные задания. А Мирбах в 1914–17 гг. был послом Германии в Швейцарии, где большевики и вступили в контакт с германскими спецслужбами. И знал много лишнего.

Эсеры не убили никого при этом «мятеже», им задним числом инкриминировались намерения — зато все их лидеры арестованы, и партия фактически разгромлена.

Платформа перед паровозом обложена по бортам мешками с песком, и пулемет уютно торчит над мешками.

Дымит и пыхтит паровоз, суя и ворочая шатунами, и транспарант прогнут ветром перед трубой: «Вся власть Учредительному Собранию!»

Над будкой машиниста примотан трехцветный российский флаг, а через два вагона — красный, и лозунг вкось стенки: «Вся власть Советам!»

А на задней тормозной площадке — знамя черное с черепом и костями, и надпись возвещает «Анархия — мать порядка!»

Мешочники и солдаты на крышах, гармошка надрывается из окна, махорочный дым и подсолнечная шелуха. Опаслив мчащийся табор и опасен сам.

— Они что сделали? — рассказывает мужичок, стиснутый соседями. — Они приказ издали: как железную дорогу кто повредил — так деревня, которая ближняя тут, за это отвечает. На десять верст от дороги — а отвечает! Всех в заложники, и давай расстреливать.

— Негодяи, — реагирует замызганный интеллигент.

— А ты не очень выступай, — предупреждает потертый пролетарий.

Потертый пролетарий клюет носом и спит. Из кармана куртки у него видна рукоять нагана. Махно, сидящий рядом, косит глазом и тихо вытаскивает наган. Сидящий напротив интеллигент расширяет глаза. Махно смотрит в эти глаза с ясной улыбкой, и интеллигент поспешно отворачивается. Наган опускается в карман Махно. Сидящий рядом Аршинов-Марин покачивает головой.

— Душно здесь, — Махно встает. — Пойду ближе к воздуху покурю.

Поезд подходит к станции, солдаты с винтовками спрыгивают с крыш и бегут к будке начальника:

— Паровоз заправляй, контра!

Начальник в красной фуражке молитвенно складывает руки:

— Господа, нет у меня угля, честью клянусь, нету же!

Щелкает затвор, стукает выстрел, сползает тело по запачканной стенке.

— Айда по складам шарить! Сами найдем!

Оправляются возле путей. Набирают у водокачки воду в котелки.

Ломают забор, крыльцо, отрывают ставни, швыряют все в паровозный тендер:

— Ничо! Спалишь! Хватит до следующей! Ехай давай!

И долго еще сбегаются из-за углов, цепляясь за медленно уходящий поезд.

Солдаты в бежевой нерусской форме ловко выпрыгивают из эшелона и тройками расходятся по станции (уже другой). Выставляют посты у водокачки, колонки, обоих входов в депо, у вокзала и даже туалета.

Начальник станции под их конвоем рысит в депо, покрикивая:

— Срочно паровоз! Без очереди!

— Это почему еще им без очереди?! — вопит собравшаяся толпа — станция забита застрявшими поездами.

Пулеметная очередь над головами выбивает штукатурку из вокзальной стены. Тихо.

— Потому что нам надо, — с равнодушной беспощадностью разъясняет голос, раздражая акцентом.

— Чехи, — говорит Аршинов-Марин.

— Откуда в Сибири чехи? — удивляется Махно.

— Через Владивосток — во Францию воевать.

— И шо им за буржуев воевать? Сидели бы дома…

Кончилась Сибирь с ее тайгой, Россия пошла — кривоватая, сероватая, грязноватая.

Прут навстречу эшелоны, а в эшелонах тех — дезертиры гроздьями. Ссыпаются наземь по станциям и полустанкам, и полыхают страстями деревни.

— Дай-ка, — Махно берет у вертлявого уголовника артиллерийский бинокль. — Где украл?

— Меняю на самогон!

А в бинокль видно, как в неблизкой проплывающей деревне разъяренные крестьяне с вилами врываются в помещичью усадьбу. Пропорот барин, рассыпается утварь, коней выводят со двора, бабы тащат узлы, веселое пламя ударяет над крышей, а у забора насилуют, задрав пышные юбки.

— Лютует народ.

— Справедливость устанавливает. Хватит терпеть.

— А в марте как единоначалие отменили в армии, братва в Кронштадте все офицерьё переколола!

— И што, не сопротивлялись, что ли?

— Какое там! Ну, хлопнет какой из револьвера, так ему тут же штык в брюхо.

— А больше всё или объяснять что-то хотели — или прятались, как тараканы.

— Хватит, покрасовались в кают-компаниях, покомандовали!

— Товарищи солдаты свободной России! Солдатский комитет нашего полка постановляет: ввиду возможных потерь — командованию отказать в отправке нас на фронт.

— А-а-а-а-а-а-а!!!

— Нам с нашими братьями, обманутыми немецкими рабочими и крестьянами, делить нечего! Штык в землю! И после — можно в брюхо своим буржуям!