— Трудом?! Да ни один твой рабочий на заводе не работает так тяжело и много, как крестьянин на своей земле! И производит он — хлеб, и он-то — всему основа! И начинать надо строить государство — с фундамента, с трудового крестьянства!

— А стремится оно к накоплению и стать буржуазией, дурья твоя голова! А пролетариат — построит на труде, а потом оно вообще отомрет!

— Нельзя строить государство, — говорит Аршинов-Марин.

— А вы, анархи, вообще утописты!

— Это кто тебе — Кропоткин утопист?! Ты хоть историю-то знаешь? Как только возникает государство — так аппарат тут же узурпирует власть и угнетает народ. И не отдаст аппарат эту власть никогда — ни царский, ни пролетарский, ни хоть индейский.

— Так надо сначала же порядок навести, людей воспитать, законы написать, заставить выполнять их. А привыкнут — и тут, когда нет эксплуататоров, государство само и отойдет в сторону.

— Государство? Отойдет? Кто из нас утопист? Власть перерождает людей, они уже делаются отравлены ею!

А главное — все люди от природы равны и свободны, и никто не имеет права повелевать другим! Вы хотите через пролетарское государство идти к свободному обществу — а мы говорим: нет, сначала надо создать свободное общество, где нет принуждения человека человеком, а потом уже создавать продукт свободного труда!..

Нестор слушает, вертя головой от одного к другому. На коленях у него раскрыта растрепанная книга.

— Вы, политические, совсем с людьми не считаетесь, — раздается от стены. — Хоть ночью поспать-то дайте!

— Вот молчи и спи, — негромко, с отчетливой угрозой произносит Нестор.

Утром в начале работы Аршинов-Марин в зарослях передает Нестору торбочку, достав ее из кустов.

— Если поймают — не сопротивляйся, — напутствует он. — Удачи!

Нестор тряпками заматывает цепи кандалов, чтоб не брякали, исчезает в таежной зелени и опасливо бежит, волоча ноги и пригибаясь.

Перейдя ручей и глядя на высокое солнце сквозь вершины, достает из торбы зубило, обматывает тряпкой молоток и начинает сбивать заклепки на кандалах.

Солнце уже низко, он все работает. И, наконец, освобождается.

Быстро продирается сквозь заросли.

…Темнота, странные и жутковатые ночные звуки, ухает сова: он все идет, тяжело дыша от усталости.

И на рассвете выходит к ручейку на поляне. Жадно пьет, сжевывает кусок хлеба из малых торбочных запасов, и засыпает как убитый.

— …Ну, вставай! — наваксенный сапог толкает его в бок. Винтовка второго стражника нацелена в голову. — Погулял? Пора и домой.

Они ведут его — и оказывается, что острог был буквально в полуверсте: Нестор заблудился.

— По тайге ходить уметь надо, паря, — почти сочувственно говорит стражник.

И тогда Нестор бешено хрипит, изо рта лезет пена, он бросается на стражника и зубами вцепляется ему в горло. Удар прикладом по затылку.

— В третью камеру, — нехорошо улыбаясь, говорит начальник. — Для железных борцов за революцию.

И в цементной камере четверо дюжих стражников поднимают Нестора за руки и за ноги — и с размаху швыряют спиной об пол. Внимательно глядя — в сознании ли? — поднимают и повторяют. Еще раз. Еще!

— Авось теперь сдохнет! — сплевывают.

Впадины под скулами, морщинки у рта — это уже не мальчик. Нестор сплевывает темным и держится иногда за грудь.

Когда он идет — ему уступают дорогу. Собирается сесть — уступают место. «Он тихий — тихий, а вдруг что не так — дикий зверь. С жалом парень, недаром бессрочник из-под смертного».

— Революция! В Петербурге революция!

— Товарищи — рухнуло самодержавие!

— Ур-ра! Да здравствует свобода!

Очередь в кузницу. Стук по металлу: сбиваются кандалы.

…Разминая запястья, скованными шагами, словно на ногах еще железо, Нестор входит в кабинет начальника.

Пол усыпан бумагами, портрет царя висит криво, начальник опрокидывает на стол вытащенные из тумб ящики и роется в содержимом.

— Революция, ваше высокоблагородие, — почти приветливо говорит Нестор.

— А, ты. Ну что, теперь все свободны. Прежние приказы силы не имеют.

— Не имеют, — легко соглашается Нестор, подходит к нему и протягивает руку к кобуре на поясе. — Тише! тише, я сказал! — приставляет самодельный арестантский нож к жирному зобу жандарма.

Достает револьвер, отходит на пару шагов и взводит курок.

— Одного я не понимаю — почему ты сразу не сбежал. Ты чего ждал? Га? — дурашливо спрашивает Нестор. И со скучающим выражением лица дважды стреляет начальнику в грудь.

… — Ну что — поехали в Россию революцию робыть? — спрашивает Нестор Аршинова-Марина тоном старшего в компании.

25 февраля 1917 года. Демонстрации и бунты в Петрограде. А вообще царем давно недовольны все: генералы не хотят его как Верховного Главнокомандующего, политикам он мешает руководить, промышленникам и финансистам мешает рулить экономикой, а народ не хочет войны и скудости, но хочет процветания и свобод.

Ряд генералов и высших политических лиц из Думы и правительства блокируют Николая II в Могилевской Ставке, не позволяя вернуться в Петроград и давя отречься в пользу брата Михаила. Мысль: и тогда будет конституционная монархия английского типа: царь представительствует и гарантирует легитимность правления — а реальные политики и промышленники правят государством.

2 марта. Царь отрекается — не только за себя, но и за сына, законного наследника, чего у него пока никто не просил. Окружающие несколько удивлены слабостью ума и характера Николая II. Лишить всех будущих возможных потомков возможности царствовать — ради мысли, что тогда «его не разлучат с сыном».

3 марта. Брат его Михаил также отрекается. Он влюблен в неравном браке, не чувствует он государственного призвания.

Разросшаяся, как цыганский табор, огромная семья Романовых с бесчисленными двоюродными дядьями, сестрами и тетками, кузенами и князьями, племянниками и наместниками, прожорливо подъедающая казну, как стадо кроликов под амбаром, — никак не изъявляет ни малейшего намерения определить промеж себя наследника, претендовать на законную власть и принять участие в управлении Империей, которую Бог вверил в управление Романовых.