— Но, Гарик…

— Что — «Гарик»? Я сказал! Не смей соваться в это, Татьяна. Тебе ясно? Ты что — совсем глупая? Не понимаешь, что дело табак, что Морозов идет по твоему следу, как гончая? По меньшей мере три свидетеля видели, как ты входила в церковь Кающейся Магдалины аккурат в то время, когда там была убита Ирина Кравчук. Но никто не видел, чтобы ты выходила оттуда…

— Свидетели видели блондинку со стрижкой каре, в темных очках. Никто не сможет меня опознать, ты же сам сказал! Моих «пальчиков» они там тоже не найдут. Хуже обстоит дело с алиби, однако к тому времени, когда догадаются меня о нем спросить, я что-нибудь придумаю.

— Татьяна, не будь наивной! Я же вот догадался, что в этом дельце без тебя не обошлось, а Морозов тоже не дурак.

Я сомкнула пальцы на его голой шее под воротником рубашки, посмотрела в глаза многозначительным взглядом.

— Но Морозов не состоит со мной в многолетней, почти интимной дружбе, Гарик-джан. Откуда ему знать меня так, как знаешь ты, ара?

Этот приемчик тоже был из серии запрещенных.

Я пользовалась им лишь в самых крайних случаях — когда были испробованы все прочие способы умаслить Папазяна. Но Гарик мужественно снял с себя мои лапки. Он снова был капитаном милиции. Зануда! Я ядовито прищурилась.

— Говоришь, догадался? Да просто тебе повезло, что этот дурацкий тигровый глаз валялся у меня на столе. Не то бы я выставила тебя вон, и все дела!

Он понимающе усмехнулся: мол, у вздорной бабенки сдают нервишки, что тут сделаешь…

— Не кипятись, ара: я ухожу. Но ты подумай на досуге: что было бы, если б вместо меня этот камушек увидел кто-то другой? Боюсь, тогда б тебе и правда пришлось беседовать не здесь и не со мной, а в другом месте. С протоколом и по всей форме. Как бедняге падре Крайновскому, который сейчас отдувается за тебя в главных подозреваемых.

Гарик доверительно наклонился к самому моему уху.

— Неужели ты успела совратить святого отца, дорогая? Нет, я, конечно, не против — я же не католический архиепископ, меня интересует лишь технология…

И, ловко увернувшись от моей затрещины, он выскочил за дверь кухни и состроил через стекло уморительную рожу — разумеется, с поцелуем.

Я чувствовала себя отвратительно. Падре Леопольд, невиннейшая душа, арестован — пардон, задержан — из-за меня по подозрению в убийстве женщины, которую он обожал!

А этот негодяй оказался еще большим негодяем, чем я думала! Разумеется, это я уже про убийцу С самого начала у меня не вызывало сомнений, что преступник каким-то образом завладел дубликатом ключа от задней двери или очень ловко воспользовался отмычкой. Но только после ночного рандеву с капитаном Папазяном я смогла оценить во всех деталях дьявольский спектакль, разыгранный убийцей. Он не просто обвел беднягу Леопольда вокруг пальца, но ухитрился сделать так, что подозрения пали на самого священника.

Дело в том, что в начале четвертого несколько жильцов из Зеленого переулка, чьи окна выходят прямехонько на задворки шикарных магазинов «тарасовского Арбата», видели, как из церкви вышел… высокий человек в сутане. Он спешил и очень нервничал — это было заметно, что называется, невооруженным глазом. И вообще вел себя странно: запирая дверь, долго возился с ключами, ронял их, озирался, шарахнулся от мальчишек, которые стреляли во дворе пистонами… Словом, если бы этот человек только что зарезал женщину, он не мог бы вести себя более адекватно, как выразились бы мои друзья-журналисты.

По мере того как Гарик рассказывал детали, даже я перестала реагировать на задержание священника «неадекватно». При таких убойных показаниях не то что милиция — сам святой Франциск не отпустил бы падре с миром!

— Погоди, Гарик, — ухватилась я за соломинку. — Но ведь люди не опознали Леопольда, так? Они и не могли его опознать, потому что это был не он!

— Не опознали, да. Свидетели видели человека в черной сутане и в черной шляпе. И только. Было далековато, к тому ж они смотрели на него сверху — из окон. Словом, лицо видеть не могли. Но все трое уверены, что человек в сутане был скорее высок, чем среднего роста. И еще одна бабуля клянется, что на носу у него блеснули очки.

— А что сказали те пацаны, ну, с пистонами? Они же были рядом.

— Пацаны… — Гарик развел руками. — Да ничего они не сказали, в том-то и фикус-пикус. Их пока не нашли.

— Чего-чего?! Ты это серьезно, капитан?

— Серьезней не бывает, Таня-джан. Похоже, то были какие-то чужие мальчишки, пришлые. Это ж центр, сюда шпана со всего города прет. Накупят стреляющего барахла — и ну пугать бабушек да девчонок. Дурачье! Я б за такие шутки ноги вырывал из одного места.

— Погоди, погоди, Гарик. А ты случайно не знаешь… Нет, это было бы слишком дьявольской выдумкой!

— Ты про что?

— Ты случайно не знаешь, что свидетели заметили раньше, а что потом: человека в сутане или мальчишек с пистонами?

— Дорогая, Гарик Папазян знает все. Только происходит это вовсе не случайно, заметь себе. Сначала были мальчишки, однозначно. Их не столько увидели, сколько услышали. Поэтому жильцы и кинулись к окнам, что во дворе начались содом и гоморра. Кое-кто даже подумал, что это очередная разборка: местечко-то тихим не назовешь, сама понимаешь… Постой, а почему ты спросила?

В глазах Папазянчика загорелись хищные огоньки, так хорошо мне знакомые: он ухватил за хвост чужую мысль и собирался ею попользоваться как своей:

— Ты думаешь, что этот тип… Что он сам организовал весь этот шум, чтоб не остаться незамеченным?

Вай-вай-вай, Таня-джан… Круто!

Да, я так думала, и капитан был вынужден согласиться: на случайное совпадение все это мало похоже.

Впрочем, Гарик остался верен себе, заявив, что и сам, разумеется, «въехал» бы, если б это было «его дело».

Но следователь по особо важным делам из городской прокуратуры Морозов вообще имеет манеру «бить милицию по рукам», и в частности, с капитаном Папазяном из уголовного розыска у него сложились «особо вражеские» отношения. Поэтому «лучшему сыщику всех времен и народов» нет резона тратить свои таланты там, где их не оценят. И он не стал бы этого делать, если б ему не почудилось, что из дела об убийстве в католической церквушке торчат «ушки» одной хорошо известной ему особы, которая козыряет лицензией частной сыщицы, вместо того чтобы смириться с бабской долей и козырять совсем другим местом. Вот завернул!

Промолчать я не смогла и ответила в том духе, что успеваю козырять и тем и другим, хотя откуда об этом знать какому-то там капитану.. А вообще-то стоило бы воздержаться от такого алаверды — в виде «дружеской гадости».

Утро оказалось чересчур близким и потому — тяжелым. А меня ожидали необыкновенно увлекательная работа весовщицы и тяжелые заботы трудов сыщицких. Я невольно морщилась, вспоминая прошедшую ночь. Бог с ним, с Гариком! О нем я подумаю послезавтра, когда закончится «фора», которую он мне дал.