— В том‑то все и дело, что не отлично. Она что, тебя выгнала? Скажи мне правду. Она тебя выперла?

— Послушай, какое это имеет значение? Я сказала тебе: все отлично.

— Для меня это имеет большое значение. Прости.

Я смотрел, как по другую сторону бассейна они сидели и веселились и синяя вода преспокойно поблескивала между нами. Они поставили музыку, пили и что‑то рассказывали друг другу, будто ничего не случилось. Временами Соня поглядывала в мою сторону, но по‑прежнему старалась держаться как ни в чем не бывало.

— Пожалуйста, останови машину. Заглуши мотор. А теперь рассказывай, что произошло. Что конкретно она тебе сказала? Ты вообще в состоянии держать руль?

— Да ничего особенного не сказала. Не беспокойся за меня.

— Но ведь она тебя выперла, так?

— Нет, взашей она меня не выталкивала. Ты это хотел узнать?

— Погоди минутку. Запомни: мой дом все равно что твой. Ты прекрасно это знаешь. Тебе не нужно специального разрешения, чтобы приходить ко мне. Ты здесь у себя. Как ты могла позволить так с собой обойтись? Безумие какое‑то. Ты что, с ума сошла?

— Да знаю я. Прекрасно знаю. Поэтому все это совершенно не важно. Не о чем говорить.

— Тогда разворачивайся и возвращайся. Если хочешь, я тебя встречу.

— Не стоит. Я уже почти дома. Сейчас Ольга подъедет. Посидим, покукуем, как старые девы. Для разнообразия. Но мне все равно приятно, что ты позвонил.

— Ты знала, что я позвоню.

— Послушай, ты ведь прекрасно понимаешь, я никуда от тебя не денусь. Так что не ссорься с ней. Забудь эту историю. Я, к примеру, все уже забыла. Чего нам с тобой бояться? А? И о чем вообще беспокоиться?

— Ну ладно. И все же я не могу не извиниться. Я хочу, чтобы ты знала: мне за нее стыдно. Говорю это совершенно искренне. Я за нас обоих прошу у тебя прощения.

Я положил телефон в карман и несколько минут стоял не двигаясь. Соня наблюдала за мной, ожидая реакции. Я повернулся спиной и пошел в глубь сада, туда, где она от нечего делать прорезала в листве окошко и где теперь открывался вид на океан. Неужели все так просто? Неужели достаточно кое‑что по-вырвать и по-выстричь, чтобы увидеть свет? Вдалеке на море устанавливали плавучие плотины, чтобы нефтяное пятно не достигло берега, но разве это что‑нибудь даст? Неужели Соня полагала, что если будет действовать такими идиотскими способами — ополчиться на мою мать! ничего глупее не придумаешь! — то я стану валяться у нее в ногах и молить о прощении?

Вернувшись ко всем, я сказал Соне, что моя мать доехала благополучно и просила извиниться за неожиданное вторжение. Но Соня и сама была не промах. Она могла не моргнув глазом заявить, что девственница, или, поймай ее кто с поличным, утверждать, что она сама невинность. И все же я с удовольствием отметил, что она была несколько обескуражена и совершенно не готова увидеть меня улыбающимся: она ожидала сцены.

— Ну так что будем делать? — спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Хотелось одного — поставить между нами побольше народу. Как же далеко отодвинула она возможность оказаться со мной наедине и добиться, чего хочет!

Я предложил позвонить Джоан и узнать, что они делают, потом тут же позвонил ей и сказал, чтобы они без промедления ехали к нам.

— Мог бы спросить, хочу ли этого я, — проворчала Соня, когда Борис и Одиль пошли в бассейн.

— Я могу перезвонить и сказать, что тебе нездоровится.

— Не надо. Мне все равно.

— Но этих двоих мы же не можем прогнать, — сказал я, кивнув на бассейн. — Или ты собиралась их спровадить? Как‑то не похоже.

— Не спать до рассвета я тоже не собиралась.

— Какие проблемы? Иди ложись. Кто тебя заставляет тут сидеть?

Дальше я предпринял наступление на ее лучшую подругу. Я подошел к бортику и, пока Борис плавал на спине посреди бассейна, присел и протянул ей стакан.

— Борис все рассказал мне, — произнес я со значением, глядя ей прямо в глаза. — Что ж, твое здоровье, красавица.

Ее лицо озарилось, как будто я сообщил ей неожиданную радостную весть.

— Мне что, это снится? — с трудом выговорила она.

Вначале, когда Соня нас только познакомила, Одиль заявила, что я абсолютно ее тип и что меня надо держать от нее подальше. Три года спустя она вслух жаловалась, что я так ни разу и не попытался ее трахнуть, что она ничего уже не ждет и что мир неправильно устроен. Теперь никто гроша ломаного не поставил бы на наши отношения, и сама Одиль в первую очередь. Что не мешало ей под любым предлогом бросаться мне на шею.

Я порадовался, что чувства ее до сих пор не остыли. Наоборот, они хорошо сохранились, замороженные моим равнодушием, так что оказалось достаточно одного взгляда. Я выпрямился и улыбнулся ей, восхищенный ее способностью ловить малейшие перепады напряжения в воздухе. Мало кто из мужчин обладает таким даром — я тоже к их числу не принадлежу.

Я чувствовал спиной ее взгляд, когда шел к столику, чтобы налить себе еще выпить.

— Думаю, ты не пожалеешь, — сказал я Соне, положив руку на ее обнаженную ногу. — Нет ничего лучше экспромтов. И как знать, может, Джоан привезет нам чего‑нибудь.

Она держалась настороженно:

— Во что ты играешь?

— Да ни во что. Довершаю начатое тобой.

— Что ты хочешь сказать?

Я неопределенно пожал плечами:

— Думаю трахнуть Одиль. Если представится случай.

Она скинула мою руку.

— Замечательная идея. А что еще?

Я наклонился поцеловать ее в краешек губ, а потом спустился в подвал посмотреть, достаточно ли у нас бутылок в запасе. Кроме того, я собирался разгрести мой старый диван — «не желаю видеть это уродство у себя в гостиной», — на нем были свалены коробки, в которых хранились остатки моих предыдущих жизней, наших с матерью скитаний по стране, о которых Соня не желала слышать. Заодно я открыл окно, потому что в доме по‑прежнему стоял непонятно откуда взявшийся запах газа. Окно находилось почти вровень с тротуаром. Улица была тиха и таинственна, отблески городских фонарей и реклам плясали в листве.

Я поднялся наверх, держа в руках стопку полотенец. Одно я бросил Борису, другое развернул и накинул на плечи Одиль, совершенно естественно и непринужденно.

Звучал «The Hanging Garden» группы «Кьюр». Соня слушала, закрыв глаза. Мне не было ее жалко. Я даже не осознавал, что она скоро будет матерью нашего ребенка. Думаю, она тоже этого не осознавала. Беременность нисколько не изменила ее. А если уж беременность не может остановить женщину, то что же ее тогда остановит?

Одиль, со своей стороны, поглядывала на меня, ища подтверждения, ее глаза то вспыхивали, то делались неподвижными. Она отправила Бориса искать сережку, которую потеряла в траве, и теперь сидела, прижав руку к груди. Сколько женщин в этот момент прижимают руку к груди? Сколько мужчин собираются сменить партнершу? Сколько желаний ждут удовлетворения? И хоть бы кто задумался о последствиях. Есть ли хоть у кого‑нибудь твердая почва под ногами? Есть ли на свете что‑нибудь, ради чего стоит жить? Я не знал этого. Не знал, хоть тресни. Мать часто повторяла: «Ты не знаешь, что такое любовь. И не можешь ни о чем судить, пока не узнаешь. Это все равно, как если бы ты еще не родился. Вы оба, собственно говоря, не знаете, что это такое. Вы хуже малых детей».