Вынув из кармана пальто телефон, Закери находит сохраненный там снимок и в очередной раз принимается его изучать, хотя уж и так помнит весь целиком, вплоть до отрезанной от тела руки в углу, с бокалом, в котором пузырится питье.

Женщина на фотографии смотрит в сторону, и профиль ее почти полностью скрыт маской, но тело обращено к камере, и трехрядное ожерелье с пчелкой, ключом и мечом запечатлено столь же ярко и отчетливо, как звезды на черном ее платье. Платье в обтяжку, а сама женщина фигуристая и либо высокая, либо на очень высоких каблуках, однако все, что ниже колен, скрыто пальмой в горшке, которая, будто вступив в сговор с платьем, прячет женщину в тень. Волосы над маской темные, зачесаны вверх в том якобы непринужденном стиле, который, вероятно, требует немалых усилий. Лет ей может быть и двадцать, и сорок, и сколько угодно между. Да если на то пошло, снимок выглядит так, будто сделан столько же лет назад, все на нем лишено всяких примет времени.

Джентльмен рядом с женщиной одет в смокинг, рука его поднята так, словно могла бы лежать на ее предплечье, но в целом рукав смокинга скрыт за ее плечом. Лента, на которой держится маска, выделяется на фоне его седоватых волос, однако лицо полностью перекрыто головой женщины. Полоска шеи и ухо показывают, что кожа его смуглее, чем у нее, но больше ничего не понять. Закери вертит экран так и сяк, пытаясь разглядеть лицо мужчины, на мгновение позабыв, что толку от этого не будет.

Поезд замедляет ход и останавливается.

Закери озирается. Вагон пуст почти что наполовину. Большинство одиноких пассажиров оккупировали каждый по два кресла. Группа из четырех человек в дальнем конце бурно общается, иногда повышая голос, и Закери жалеет, что не захватил с собой наушники. У девушки, которая сидит наискосок от него, они огромные, и еще капюшон на голове; во всем этом неразличимая, она смотрит в окно и, вероятно, спит.

Из динамика раздается прерываемое помехами объявление, повторение того, что уже трижды передавали. Остановка из-за обледенения рельсов. Ждем, пока лед очистят. Приносим свои извинения за задержку, постараемся отправиться как можно скорее и так далее и так далее.

– Простите, – раздается вдруг голос. Закери поднимает глаза. Женщина средних лет, которая сидит в ряду перед ним, смотрит на него из-за высокой спинки сиденья. – Не найдется ли у вас ручки? – На ней яркие разноцветные бусы в несколько ниток, которые позвякивают, когда она говорит.

– Пожалуй, найдется, – отвечает Закери. Порывшись в рюкзаке, он сначала добывает механический карандаш, но со второй попытки выуживает одну из гелевых ручек, которые, похоже, там, на дне рюкзака, делением размножаются. – Прошу вас, – говорит он, протягивая ручку женщине.

– Спасибо, я скоро верну, – улыбается женщина, прежде чем исчезнуть за спинкой кресла.

Поезд трогается и катит так ходко, что снег и деревья за окном сменяются другим снегом и другими деревьями, прежде чем он замедлится и остановится снова.

Достав из рюкзака “Маленького незнакомца”, Закери пытается вчитаться, чтобы хоть ненадолго забыть, где он, и кто он, и что он делает.

От книги его отрывает неожиданное вдруг объявление, что поезд прибывает на Манхэттен.

Пассажиры вокруг уже собирают свой багаж. Девушка с наушниками ушла.

– Спасибо за ручку, – говорит женщина, сидевшая перед ним, когда он накидывает лямку рюкзака на плечо и берет в руки спортивную сумку. Она протягивает ему ручку. – Вы меня спасли.

– Очень рад, – отвечает Закери, сует ручку в рюкзак, выходит в проход между креслами и оказывается в череде пассажиров, которым не терпится покинуть вагон.

Выйдя на улицу из здания Пеннстейшн, Закери сбит с толку и дезориентирован, но на Манхэттене он всегда подавлен и не знает толком, куда идти. Столько энергии, столько народу, столько всего в таком маленьком отпечатке ступни (на которую остров похож, если смотреть сверху). Снега здесь меньше, он сложен по обочинам в миниатюрные горы из серого льда.

До Сорок четвертой улицы он добирается с запасом в два часа. В “Алгонкине” все вроде бы тихо, но, глядя снаружи, сказать трудно. Он чуть было не пропускает вход в свой отель, который находится через дорогу, а потом бредет по лобби, утопленному ниже уровня тротуара, мимо камина, прикрытого стеклянным экраном, пока не набредает на стойку регистрации постояльцев. Вселение проходит без происшествий, разве только его слегка передергивает, когда он подает клерку кредитную карту, хотя на счету у него более чем достаточно, чтобы покрыть гостиничные расходы, эта сумма сложилась из щедрых чеков, которые отправлял ему на день рожденья отец, лишь бы его не навещать. Клерк обещает прислать ему в номер отпариватель, чтобы он попытался исправить урон, нанесенный его костюму при перевозке.

Наверху коридоры с глухими стенами напоминают ему подводную лодку. В номере больше зеркал, чем в любой из гостиниц, в которых он останавливался прежде. От пола до потолка зеркала напротив кровати и на двух стенах в ванной зрительно делают тесный номер просторней, но, помимо того, вызывают еще и ощущение, что он там не один.

Прибывает отпариватель, доставленный посыльным, которому он забывает дать на чай, но поскольку наглаживать костюм еще рано, Закери отвлекается на огромную круглую ванну, хотя от размноженных зеркалами Закери ему неуютно. Вообще возможность понежиться в ванне выпадает ему нечасто. В общежитии имеется душевая с рядом открытых кабинок, а ванна на львиных лапах в доме его матери в долине реки Гудзон выглядит очень мило, но держит воду теплой не долее семи минут. Как ни странно, тут в ванной стоит высокая, тонкая свеча вместе с коробком спичек, что кажется интересной деталью. Закери зажигает свечу, и пламя многократно отражается в зеркалах.

Где-то в разгар купания он признается себе, что, если эта экскурсия окажется бесплодной, он всю затею отставит. Вернет “Сладостные печали” в библиотеку, выбросит их из головы и снова займется диссертацией. На обратном пути в университет, пожалуй, неплохо бы навестить мать, почистить ауру и получить в подарок бутылку вина.

Не исключено, что его история как началась в переулке в тот день, так там и закончилась. Не исключено, его история – как раз про упущенные возможности, которых уже не вернуть.

Он закрывает глаза, чтобы не видеть других Закери.

И снова видит два слова, вырубленные шрифтом с засечками. Пока что.

Как, черт побери, можно поверить во что-то только потому, что кто-то другой поместил это в книгу? Почему он вообще верит во что-либо и где та мысленная граница, после которой стоит включить недоверие? Верит ли он в то, что мальчик из книги – это он сам и есть? Ну да, верит. Верит ли он, что нарисованная на стене дверь может раскрыться, как настоящая, и впустить его в неведомое, в совершенно иное место?

Вздохнув, он ныряет под воду и остается там, пока нехватка воздуха не вынуждает его вынырнуть.

Закери выбирается из ванны еще до того, как вода успевает остыть, чем не чудо. Пушистый гостиничный халат наводит на мысль, что нужно почаще останавливаться в отелях, но потом он вспоминает, во что ему обойдется одна-единственная здесь ночь, и он решает наслаждаться вовсю, пока можно, однако же избегать мини-бара.