Вот так и была раскрыта эта «тайна двух океанов» и утвержден приоритет охранников над врачами. В самом деле — доктора две недели дурью маялись, не понимали, в чем дело, а охранник пришел и сразу увидел все, что было нужно увидеть. Анекдот, да и только.

Вы спросите: зачем начальственный пациент тайком прятался под кроватью? Дело в том, что на фоне воздержания, вызванного госпитализацией, в его организме регулярно возникало некое напряжение, для снятия которого требовалось уединение в благоприятной обстановке. А какая возможность уединения в благоприятной обстановке может быть у пациента, пускай даже и начальственного, в условиях обычного больничного отделения? Никакой! Палаты изнутри не запираются, в туалетах запахи, грязновато и вообще как-то некуртуазно. Вот и приходилось начальственному пациенту уединяться под кроватью, благо что он лежал в палате один. Таково селяви.

Кардиолог Панкратов был ценителем продажной любви. Другой он после бурного и болезненного развода не признавал, поскольку совершенно разочаровался в любви непродажной, женщинах, семейных ценностях и прелестях домашнего уюта. Бывает. Семейные ценности Панкратов цинично называл «семенными», а к слову «любовь» непременно добавлял «морковь». Такой вот он был циник.

Подробностями своей личной жизни Панкратов щедро делился с коллегами. В результате вся больница знала, где открылся новый притон, где закрылся старый, где цены на продажную любовь выросли, а где, наоборот, упали благодаря завозу свежих работниц из сопредельного государства…

Бывало, что девушки навещали Панкратова на дежурстве. Больничное начальство закрывало на это глаза.

Во-первых, по негласным древним правилам, в обычных не «режимных» больницах дежурных врачей можно навещать, лишь бы это не мешало работе. Панкратову девушки работать не мешали. Только в дверь ординаторской стукни — и ритмичный скрип дивана сразу же утихал, а спустя пять секунд Панкратов, бодрый и немного раскрасневшийся, выходил и шел лечить-спасать-консультировать. «Лучше на дежурстве культурно отдохнуть, чем напиваться в лежку», — говорила о Панкратове замглавврача по медицинской части. Опять же, Панкратов пользовался услугами проверенных-доверенных кадров. Ни из ординаторской, ни из отделения в целом никогда ничего не пропадало.

Во-вторых, холостой Панкратов был безотказным в смысле замен. Им вечно затыкались дыры в графике дежурств. Вплоть до того, что ему можно было позвонить в воскресенье утром и сказать: «Юра, надо!» Спустя полчаса (жил он недалеко) Панкратов являлся на внеочередное внезапное дежурство. Соглашался выручить он без долгих уговоров и никаких преференций взамен выторговать не пытался. Надо, значит надо. Разумеется, к столь сознательным сотрудникам у начальства отношение особо бережное.

Жаловались, правда, на него часто. Причем не сами пациенты, а их жены. Дело в том, что после инфаркта многих мужчин посещают сомнения в своих возможностях. Наслушаешься в палате рассказов соседей, начитаешься информации в интернете и сникнешь… На все вопросы и жалобы по поводу мужской несостоятельности Панкратов отвечал одно и тоже: «Это все от головы, психическое. Возьмите классную девушку, пообещайте ей премию за старания, и она вам докажет, что у вас все в порядке». Мог и адреском-телефончиком поделиться, добрая душа. Пациенты были счастливы, а вот их жены — не очень. Бывало, жалобы на Панкратова поступали спустя год (!) после выписки пациента. «Вот ваш доктор посоветовал моему мужу по б…м ходить, так он теперь остановиться не может, все ходит и ходит…»

В ординаторской из панкратовской кружки с надписью BOSS (мания величия детектед) никто никогда не пил. Кто его знает… Больничные невесты к Панкратову, нестарому, симпатичному, с двухкомнатной квартирой и неплохим заработком, никакого интереса не проявляли. Ни матримониального, ни адюльтерного. «Лучше бы уж он пил, это неприятно, но не обидно», — говорили девы.

Однажды, дежуря в первый день нового года, Панкратов пригласил к себе очередную девушку, но вместо радости поимел крупные проблемы.

Девушка оказалась дочерью одного из лежавших в отделении «инфарктников». Такой вот казус. Отношения между отцом и дочерью были настолько прохладными, что дочь не знала, в какой больнице и в каком отделении лежит ее папаша, а папаша не знал о том, чем конкретно зарабатывает на жизнь его дочурка. А когда узнал, то сильно расстроился и устроил безобразный дебош. Дочери дал оплеуху, Панкратову порвал халат, опрокинул елочку в ординаторской, разбил зеркало, а под занавес выдал гипертонический криз с нарушением сердечного ритма.

Несчастный отец выжил, слава богу, но жалобу тем не менее он в департамент написал. О поруганной елочке, разорванном халате, разбитом зеркале и рукоприкладстве по отношению ко взрослой дочери в жалобе ни слова не было, и вообще все случившееся подавалось превратно. Мол такой-сякой доктор Панкратов на дежурстве с проститутками развлекается, вместо того чтобы своевременно пациентам помощь оказывать. Я вот из-за его халатности в реанимацию угодил и чуть ласты не склеил.

Дело осложнилось тем, что главе департамента по личным причинам очень хотелось снять главного врача больницы, в которой работал Панкратов. Так что ЧП сугубо больничного масштаба было раздуто до масштабов вселенско-галактических. Панкратова уволили по статье и даже пытались завести на него уголовное дело, но то ли так и не завели, то ли сразу закрыли.

Но в любой новогодней истории есть место чуду.

Потеряв вкус к дежурствам и к стационарной работе в целом, Панкратов устроился в одну солидную ведомственную поликлинику и за несколько лет дорос там до заместителя главного врача. И это еще не предел…

Одна из моих начальниц любила к месту и не к месту рассказывать о том, как ее мать, будучи беременна ею, собиралась сделать аборт, но передумала буквально под дверью у гинеколога.

— И это было в Рождество! — всякий раз торжественно добавляла начальница. Типа чудо.

Странное дело — день рождения начальница праздновала в первой декаде января по григорианскому календарю. Какой уж тут аборт в Рождество? Скорее уж на Пасху. Впрочем, дело не в этом…

А в том, что я до сих пор не могу понять, что заставило мать моей бывшей начальницы рассказать дочери о том, что она собиралась ее того-этого… Почему дочь об этом часто рассказывала, я понимаю прекрасно. И натянутый псевдозаливистый смех, которым сопровождался рассказ, тоже могу объяснить при помощи дедушки Фрейда… Но мотивы матери так и остаются для меня загадкой по сей день.

Однажды отделенческая буфетчица, доведенная начальницей до ярости берсерка, которому терять уже нечего — жизнь подороже бы продать, сказала:

— Напрасно ваша мама, Полина Федотовна, передумала с абортом!

Я, будучи очевидцем этой сцены, приготовился к тому, что сейчас полетят клочки по закоулочкам (буфетчицыны клочки, разумеется), но начальница вздохнула совсем по-мхатовски и ответила: