Первые впечатления людей с Запада о Руси сводятся к определению «особый мир». Русь была христианской, но ее христианство, принесенное Византией, — суровое, иерархическое, аскетическое, с элементами мистики — в значительной степени отличалось от западных форм христианства, культивируемых от Италии до Швеции. Бросалось в глаза двоеверие народных масс — сочетание христианских обрядов и очень заметных пластов языческих верований, никуда не ушедших с Великой Русской равнины: они ощущались в народной жизни, в быту большого народа явственно и отчетливо. Свежему взгляду иностранца был хорошо виден элемент татарского — результат двухсотлетия ига, азиатский деспотизм и почти азиатские одежды на троне христианского царя. Иностранцы встречали в Московии религиозность, равной которой не было на Западе. Там можно было без труда обнаружить эксцессы инквизиции, но не столь всеобщую истовость, фаталистическое самоотвержение, видение мира через православную икону. Суровый народ жил периодами в нирване масленицы, переходил от великого поста к загулу, отличался, наряду с жесткостью, доверчивостью, беспечностью, внутренней добротой, незлобивостью, чередованием покорности и бунта.

Как путеводная звезда в раскрытии русского характера, типа особого цивилизационного развития, отмечалась психологическая синусоида, чередование спадов и подъемов, которые много позже так легко определит Державин

«Я царь, я раб, я червь, я Бог…».

Разумеется, русский народ сам платил за свои увлечения и в разгуле, и в смирении, нам важно отметить то психологическое различие, которое, хотя и несколько ослабло с веками, но, тем не менее, составляет основу отличия стабильно-рационального Запада от более возбудимой человеческой общности Руси, готовой и на великий труд, и на разоренье.

Запад не избрал молодую послемонгольскую Русь в качестве объекта корыстного интереса и экспансии по нескольким причинам. Во-первых, на освободившуюся Русь Западная Европа рассчитывала как на союзника, способного отвлечь страшное давление оттоманов, сокрушивших Византию, овладевших Балканами и выходящих в Центральную Европу. Исторически благоприятным для формирования поднимающейся из-под монгольского ига Руси обстоятельством была озабоченность западных стран опасностью турецкого нашествия. В условиях, когда Мадрид на море, а Вена на суше отчаянно бились с валом оттоманов, всякая помощь европейским странам с востока приветствовалась. В западноевропейских столицах обсуждались планы привлечения к битве с оттоманами даже Золотой Орды, но более реальным здесь виделось присоединение к антитурецкой оппозиции молодой Русской державы. Первые дипломатические контакты Запада с Русью касались именно этой животрепещущей проблемы, и Запад выступил в необычной для себя роли просителя. Во-вторых, католический Рим полагал, что у него хорошие шансы мирным путем ввести Русь в сферу католического влияния. Тому были свои предпосылки: греческая твердыня православия рухнула и можно было предполагать, что Москва будет искать нового «идейного патрона». Уже заключена была так называемая флорентийская уния, которая как бы передавала «завет православия» католическому Риму — почему бы Руси не последовать в флорентийском направлении? Особенность этих первых контактов — восприятие католическим Римом всякого обращения к себе как автоматического признания своего сюзеренитета. Царь Иван Третий посылал посольство в Рим в надежде на наследство Константинополя и греческого православия (женитьба на наследнице греческого престола), а папы видели и в этом первый и главный шаг в просьбе об опеке, фактическое признание главенства папства в христианском мире. В посольстве Ивана Фрязина папа Сикст IV увидел жест подчинения, готовность встать под высокую руку римского первосвященника. В ответ на сватовство Ивана Третьего папа Сикст IV хвалит русского монарха за признание флорентийской унии (о подчинении греческого православия римскому католичеству), за признание римского первосвященника главой мировой церкви. Папа Сикст IV посылает легата в Москву с поручением исследовать на месте религиозные обряды, направить на путь истинный великого князя и его подданных. Это вольное (и невольное) недоразумение объективно содействовало подъему московской державы, воспользовавшейся иллюзиями и прямой заинтересованностью западного католического мира. Далеко не сразу духовные властители католической Европы обнаружили явственную несклонность Руси к вассальной зависимости. Но пока в Риме витали иллюзии увидеть в Московии второе издание Польши, русское царство избежало участи объекта западной колонизации.

В-третьих, католическая Польша как бы возглавила западное движение в русском направлении. В XIV–XVI веках польская корона католизировала Литву и соседняя Русь виделась логическим продолжением польского прозелитизма.

Итак, пока испанский флот бился с турками за контроль над Средиземноморьем, пока римский папа слал своих легатов в Москву, а поляки католизировали Великую Литву, Русь оказалась, в силу сложившихся благоприятных обстоятельств, предоставленной самой себе. Шаг за шагом Москва увеличивала радиус своего влияния, десятилетие за десятилетием особые формы общественной и духовной жизни относительно свободно складывались в молодом и растущем государстве.

Можно сказать, что Запад впервые воочию встретился с Русью во время следования свиты царевны Софьи в Москву через Ревель и Псков. Псковитяне с великим удивлением смотрели на папского легата в красной кардинальской одежде, который не кланялся русским иконам. Когда римский посланник не налагал на себя крестного знамения там, где православные русские коленопреклоненно крестились, произошла первая встреча двух миров.

Первая русско-западная проблема — это обсуждение Иваном Третьим с боярами вопроса, можно ли допустить в Москву папского легата с серебряным литым распятием. Митрополит объявил великому князю, что если римскому посланнику окажут почести, то он покинет столицу. «Не только видеть, но и слышать нам о том не годится; кто чужую веру хвалит, тот над своею верою ругается». Московский митрополит выставил против легата для состязания об истинной вере некоего книжника поповича Никиту. На аргументы книжника легат ответил, что с ним нет необходимых книг и это препятствует полновесному теоретическому спору. После одиннадцати недель пребывания в Москве римский легат убедился в том, что надежда на подчинение русской церкви папе эфемерна.

Ошибся римский папа и в расчете на прозападную ориентацию царицы Софьи Палеолог. Она оказалась верной православию и отказалась от роли проводника папского влияния, от содействия введению на Руси флорентийской унии. В Москве определенно возобладало мнение, что сдача обычаев предков самоубийственна. Один из первых идеологов противостояния Западу — некто Берсень — так зафиксировал кредо автохтонов: «Которая земля переставляет свои обычаи, та земля долго не стоит».

Первым послом Руси на Западе явился некий Толбузин, представивший Москву в Венеции. Главной задачей Толбузина были не теоретические дебаты, а заимствование западной технологии. Великий князь хотел видеть в Москве западных архитекторов. Аристотель Фьораванти из Болоньи был первым носителем западного знания, который нашел для себя приемлемым (и желанным) проявить западное техническое искусство на Руси. Он построил Успенский собор и Кремль, лил пушки и чеканил монету. Русские были поражены колесом, поднимающим камни при постройке верхних стен зданий.