— И что? — Векша глядел на примолкшего Мечника, распахнув рот; глаза мальца сделались каждый с добрую плошку.

— А ничего. — Кудеслав отвернулся, встал. — Сбылось прорицание. День пройти не успел, как сбылось.

Мечник нагнулся за рогатиной, постоял миг-другой и не оглядываясь двинулся к огороже. Он слышал, как постанывает да ойкает поднимающийся на ноги Векша, но обижать мальца помощью не стал. Понадобится, так небось сам попросит. Или не попросит. Гордости у него через край, да глуп еще, но, похоже, будет толк из мальчишки. И вот ведь как выходит — на роду ему, что ли, написано получать побои древком рогатины? Второй раз уже, и опять глупей глупого…

— Я о скандийском прорицании долго Белоконю не говорил. — Кудеслав решил рассказать все до конца, опасаясь, что иначе Векша вновь полезет выспрашивать. — Неловко было сознаться, будто приятелем его почитаю: он же меня боги знают на сколько старше… Отнекивался тем, что жену вести некуда, а от родительского очага отрываться душа не лежит. Только когда Белоконь четвертую свою мне предложил, пришлось открыться. Поверил старик, понял, обиду не затаил…

Мечник подошел к ограде и замер, опершись на рогатину. Векша (кажется, ему наконец удалось подняться) выговорил, тяжко дыша:

— Про наузное плетение — это правда. Ежели в чем надобность будет, так ты только скажи.

Кудеслав молча кивнул. Если парнишка впрямь наузник, то понятна его немаленькая цена. Наузное уменье считается наравне с мастерством кузнеца-оружейника; и с кузнечным же делом наравне считается око занятием ведовским. Каждый узел имеет скрытое волховское свойство, а потому любая вещь, сплетенная наузником (даже если это не амулет, а бабий убор или конская сбруя), может принести хозяину немалую пользу. Или немалый вред.

Даже Мечнику, изрядно постранствовавшему по чужим землям, довелось увидеть лишь пять или шесть вещей, хитроумно сплетенных из цветных шнуров, ремешков или оловянной проволоки. И цена этим вещам была куда выше, чем таким же, сделанным по-обычному, пускай хоть из самой тонкой кожи или даже из шитого персидским бисером шелка…

Ни разговоры, ни раздумья не мешали Кудеславу следить за тем, что творилось вокруг. Он успевал замечать почти невидимые тени слоняющихся по двору сторожевых псов; слышал разморенное всхрапывание спящей скотины, вкрадчивые похрустывания и шорохи ночного леса…

Векше показалось даже, что Кудеслав вздрогнул и напрягся за крохотный осколочек мига до того, как со стороны ближней опушки донесся резкий щелчок треснувшей ветки. Подобное слышалось оттуда и раньше — иногда даже громче, — но именно в этом звуке было нечто, насторожившее Мечника. И не только его. Все четыре пса, мгновенно оказавшись рядом с Кудеславом, словно приклеились взглядами к непроглядной стене лесной черноты.

Легкий ветер, с полуночи тянувший вдоль лощины, утомился и стих. Бесполезным сделалось собачье чутье — таким же бесполезным, как и людское зрение. И людям, и псам обманчиво светлая ночь оставила только слух.

Но тишину пока нарушало лишь трудное Векшино дыхание да еле слышимое ворчанье собак. Лес будто вымер после странного треска, и скотьи сараи словно бы вмиг опустели — это-то и подсказывало Мечнику, что правильно он решил не спать в эту ночь.

Второго щелчка Кудеслав почти не расслышал. С оглушительным лаем псы разом перемахнули через огорожу и кинулись к лесу. Мечник пытался воротить их окриками, но куда там! Разве что одного Белоконя они бы послушались, да и то…

Хмелеющие от своей глупой отваги псы провалились в лесную темень, и та мгновенно вскипела злым шумом смертного боя. Многолапый топот по мерзлым прошлогодним листьям, треск, рык, свирепое взлаивание… И только однажды все это подмял хриплый тягучий рев, от которого зашевелились волосы на Векшиной голове. А потом шум звериной схватки прорезался истошным визгом — еще раз, снова, — и на лес обрушилась тишина.

Дурную, ох и дурную же службу сослужило охранным псам хозяйское умение жить в мире с чащобой-матушкой! Будь у них не то что привычка к охоте на крупного зверя, а хоть вполовину меньше отваги — куда как тяжелее пришлось бы людоеду. Но что толку жалеть о том, что могло бы быть?!

Кудеслав торопливо стряхнул рукавицы и попятился от огорожи. Коротко оглянулся на Векшу:

— Сможешь на избяную кровлю залезть?

— Д-да…

— Тогда быстро! И чтоб не как давеча в лесу. Ослушаешься — не медведь задавит, так я до смерти запорю!

Векшины сапоги часто протопали через двор, и Мечник мгновенно забыл о Белоконевом купленнике. Лес молчал; между опушкой и огорожей не виделось ни малейшего шевеления, но ясно было, что людоед вряд ли удовлетворится собачатиной.

Медленно отступив на середину двора, Кудеслав замер: лицом к опушке, спиною к узкому проходу между стенами избы и скотьей сараюшки (изба по левую руку, сарай — по правую). Нет, Мечник не тешил себя надеждой, что людоед сунется прямехонько на него. После того как умно медведь выманил на себя псов, рассчитывать на его оплошку мог бы только пустоголовый. Но вот показаться людоеду пустоголовым — это была бы удача.

Держа рогатину в опущенной левой руке, Кудеслав неторопливо потащил из ножен меч. Он не сомневался, что медведь уже возле огорожи (может быть, даже по эту ее сторону) и что при своем увечье да немалой тяжести жадная до человечьего мяса зверюга не станет и пытаться достать угнездившегося на кровле Векшу.

Заржали, забились в сарае лошади. Через несколько мгновений вроде бы что-то царапнуло бревенчатую стену — не разобрать, сарая или избы, но звук донесся из прохода меж ними.

— Видишь его? — негромко и нарочито спокойно спросил Кудеслав.

— Н-нет, — донеслось с кровли. — Вроде где-то под…

— Цыц!

Снова заполошное конское топотание, снова царапающий звук в проходе. Не поверил, значит, людоед, будто Кудеслав ждет его от опушки. Стало быть, пустоголовым не посчитал — посчитал полудурком. Шумнул, привлек внимание к этой щели между двумя стенами, а сам обойдет избу (наверняка не сараюшку — зачем ему лишний раз выдавать себя лошадиной тревогой?!)… Обойдет, значит, избу, хоронясь от Векши под нависающими закраинами тесовин, выждет и нападет со спины. Хитер… Ой, гляди, медведюшка, как бы тебе самого себя не перехитрить!

С нарочитой поспешностью Кудеслав оборотился к проходу. Присогнув левую руку, он вздернул жало рогатины, обозначая готовность принять на него звериный наскок, шагнул было вперед… и вдруг резко обернулся к тому углу избы, из-за которого ждал опасности.

В первый миг ему показалось, что изба рушится. Словно бы распираемый изнутри неведомой силой, дальний угол ее выпятился наружу черным уступом-горбом, и уступ этот все рос, все распухал бесшумно и жутко…

Нет, крепко связанный вперехлест стык избяных стен, конечно же, был целехонек. Выпершая не из, а из-за него чернота замерла на мгновение, сверкнула искрами несообразно маленьких, близко посаженных глаз…