Она резко встала, подошла к столу и вытащила из-под машинки сложенный вчетверо лист.

– Вот, – шумно развернула его и продекламировала:

В вагоне девушка читает детектив:

Ирен убита. Муж, любовник

Хотят узнать, кто же виновник,

Курок нажавший, их осиротив.

А дальше не успела, вы пришли. – Она свернула лист. – Но смысл таков: Ирен сама наняла себе убийцу. Указала, где и когда бывает… Посмертных записок никому не оставила и никогда никого, ни мужа, ни любовника, не теряла! А они этого не узнают!

– Но ведь она потеряла обоих! – воскликнули в один голос Крестов и Мечник.

– Чепуха, оба потеряли ее. А она умерла, идя на свидание от одного к другому.

– Бред, бред какой-то, – стушевался Крестов. – Мы только и говорим, что о кровопролитиях да убийцах…

Он отошел и отвернулся к окну. Небо было низким и бесцветным. Деревья клонились от ветра, но свиста ветра не было слышно, и от этого движения деревья походили на водоросли в быстром потоке реки. Начинал накрапывать дождь.

– Да-а, клятва – не зонтик… – пробормотал Крестов и повернулся к сидевшим в разных углах гостиной Ирен и Мечнику.

Он подошел к Ирен:

– Значит, рецепт твоего счастья невозможен без третьего элемента.

Он холодно посмотрел на Мечника.

– Что ж, пусть так. Главное, что и я вхожу в этот рецепт.

Мечник облегченно улыбнулся.

– Я тоже не против. Ты незаурядный, благородный человек, и мне всегда было чуточку обидно за тебя в связи с Ирен… Иначе бы моя девочка, прошу прощения, Ирен, не жила с тобой.

– Конечно! – воскликнула она. – Будь ты хамом или негодяем, все было бы проще.

– Я предлагаю выпить за такое мудрое и единодушное решение, – воодушевленно предложил Мечник и, к тайному изумлению Крестова, запросто прошел на кухню и взял в холодильнике шампанское.

Супруги обменялись красноречивыми взглядами.

«Как? – говорил взгляд Крестова. – Он и здесь все знает, как свои пять?»

«Ах, не виновата я, не виновата», – говорил взгляд Ирен и ее заломленные брови.

Пробка молодецки вылетела из бутылки, и Мечник энергично налил шампанского:

– За картину счастья Ирен.

Дальше следовали чисто житейские хлопоты.

Мечник забрал Ирен с мужем к себе. Не потому, что у него было просторнее, удобнее и с садом, а потому, что женщину, чтобы она окончательно стала твоей, полагается забрать в свой дом. Крестов уже никуда ее не мог забрать. Ему была выделена отдельная комната.

Поначалу длинные обеды и ужины втроем проходили по погоде – в столовой или в саду.

Потом Ирен, имея и свои покои, стала проводить время за чаем то у одного, то у другого. Постепенно центр тяжести переместился на половину Мечника. И мало-помалу временное стало постоянным.

В один ни в чем не повинный день Ирен и Мечник, расположившись на широкой софе, отправляли в рот вишни с большого подноса и листали альбом с видами одного из великих городов на исторической реке. В дверь заскребли, и послышалось непонятное скуление. Ирен и Мечник переглянулись и перелистнули страницу.

Скуление повторилось.

Ирен встала, всколыхнув одуванчик платья, и подошла к двери. Осторожно открыла. Там на четвереньках стоял Крестов и держал в зубах рубашку с синими бретельками. Он бросил рубашку к ногам Ирен, подполз и потерся лбом о ее колени.

– На, сделай из бретелек поводок – у-у-у – и посади меня на него. Ты будешь моей хозяйкой, а я – кем хочешь: сенбернаром, спаниелем, пуделем – гав. Надоело мне участвовать в щекотливых играх человеческого самолюбия: как он посмотрел да как мне на это прореагировать; его выпад – ее выпад – свой мне тоже надо обдумывать. И я решил выпасть, вообще выпасть из сложных придворных игр. А собаке все позволено, она всюду может следовать за хозяйкой, присутствовать даже при ее купании. И главное, собаку любят больше всего на свете, больше человека.

Крестов сел по-турецки и стал обрывать у рубашки бретельки.

– Мне, конечно, надо научиться собачьим повадкам.

– Он сошел с ума, – наконец обрел дар речи пораженный Мечник и закрыл альбом. – С таким же успехом ты мог бы объявить себя не сенбернаром, а Наполеоном.

– Наполеоном себя всякий норовит объявить. А я решил стать больше, чем человеком, чем мужем или чем каким-то там любовником, – я решил стать собакой. Человек в конечном счете ничем не отличается от собаки, ему тоже нужна капелька любви. Он может карабкаться на Гималаи, форсировать Днепр, заправлять сигаретной империей, но в конце концов придет туда, где его чмокнут в щеку и спросят: «Устал, дорогой?» Вот я и решил начать с конца, с достигнутой цели, с того, чтоб меня чмокнули или хоть почесали за ухом.

Он, достаточно проворно маневрируя на четвереньках, выбежал из комнаты, вернулся с папкой в зубах и положил перед Мечником на софу.

– Вот, как полагается, от нотариуса, акт о том, что я передаю тебе управление моей конторой.

Мечник отшатнулся от папки, как от холеры:

– Да ни за что!

Крестов жалобно заскулил:

– Не может же собака вести дела, да и как я с людьми буду разговаривать, гав? К тому же восемьдесят процентов дохода я оставляю тебе, гав-гав. Впервые в истории собака оставляет состояние человеку – до сих пор было наоборот.

И он радостно взвизгнул.

Мечник решительно встал с софы:

– Я не согласен. – Потом посмотрел на Ирен, которая так и стояла остолбеневшей у двери. – Ведь так?

– Н-не знаю, что и подумать…

– Ах так? – снова сел по-турецки муж. – Перехожу на ультиматум. До сих пор я был в высшей степени либерален, и все, что мы имеем, вытекало из этого. Теперь, если мои собачьи условия не будут приняты, я ухожу. Подаю на развод, Ирен, как виновную сторону, лишаю…

– Ляг! – скомандовала Ирен.

Он кинулся перед ней на четыре лапы и не завилял хвостом только потому, что хвоста не было.

Ирен подняла с пола синие бретельки, связала их и надела на шею Крестова. Он взвизгнул и радостно лизнул ей руку.

На следующее утро Ирен проснулась от того, что кто-то ломился в дверь спальни. Она не поняла, в чем дело, но пошла открыть. Это был Крестов, бодавший дверь лбом.

– Ты что? Чего тебе надо? Иди отсюда.

Крестов завыл жалобно и обиженно. Он заметался между спальней и коридором и всякий раз, возвращаясь, терся о ноги Ирен и преданно смотрел ей в глаза.

– Что ему нужно? – разбудила она Мечника.