Что бы там ни сказал Иван, ей это явно не понравилось, и ответ, должно быть, весьма хлесткий, не заставил себя ждать. Молодой человек заметно смутился, залился краской, что-то виновато пробормотал и спрыгнул на землю. Мария же, приняв поводья на сгиб локтя и стянув с рук перчатки, начала приводить в порядок прическу.

Разгоряченный скачкой Пилот все еще пытался пританцовывать, но графиня легко, одними ногами, заставляла его двигаться широким амплитудным шагом, что-то приговаривая, негромко и ласково. Она была уже совсем близко, и до Константина донеслось: «Ты самый замечательный конь во всей Вселенной! А что скачку проиграл — так с кем не бывает? Все равно лучше тебя не найти».

Накрывшая Чертов Луг влажная жара властно вносила свои коррективы в действия людей. К примеру, будь сегодня хоть чуть-чуть прохладнее, вряд ли Мария скакала бы в одной сорочке, и уж тем более не позволила бы себе расстегнуть воротник. Пропотевшая тонкая ткань облепила грудь и плечи, корпус слегка покачивался, мышцы красиво двигались под не успевшим просохнуть полотном. Зрелище, с точки зрения Константина, получалось довольно вызывающее. И, если уж быть до конца, по-мужски, откровенным — роскошное. Кажется, так думал не только он один. Многие мужчины, к вящему неудовольствию дам, не скрываясь, разглядывали графиню Корсакову. И даже отошедший в сторону Иван нет-нет, да косился в сторону недавней соперницы.

Впрочем, отношение младшего брата к Марии всегда носило заметный оттенок восторженности. Лет десять назад она впервые позволила Ивану сесть на Пилота. Позволила только после того, как устроила мальчишке форменный экзамен по верховой езде.

Графиня Корсакова была строга. Графиня Корсакова была придирчива. Графиню Корсакову совершенно не интересовало происхождение и положение юнца, навязавшегося ей в ученики и претендующего на то, чтобы прокатиться на ее жеребце. Иван возмущался, протестовал, скрипел зубами, даже — кажется — пару раз всплакнул тайком от всех, но однажды он получил свой приз. И в этот день Мария стала для него третьим человеком в табели о рангах, уступив лишь отцу и старшему брату.

А на семнадцатый день рождения она преподнесла Ивану Плиния, сына Пилота и Нимфы, и Константину пришлось отойти в сторону. Теперь в понимании младшего братишки между графиней Корсаковой и Богом стоял только император.

До первого наследника донесся чей-то вздох: должно быть, кто-то из зрителей опять молчаливо завидует Пилоту. Вслух это рискнул сделать только один из приятелей Ивана и только однажды. После того, как нахальный мальчишка поинтересовался, обращается ли графиня Корсакова с мужчинами так же, как с лошадьми, она подняла коня на дыбы так, что подковы нависли как раз над макушкой вопрошающего. И, удерживая Пилота в этом положении, с милой улыбкой осведомилась, какая, собственно, разница, сколько ног у жеребца. Вопрос был исчерпан раз и навсегда.

Ухмыльнувшись, Константин подошел поближе, дождался, когда Мария закончит приводить себя в порядок, и протянул руку. Чистая формальность, конечно. В поддержке при сходе с лошади эта конкретная дама не нуждалась. Но само построение мизансцены доставляло ему огромное удовольствие. Равно как и, что уж греха таить, изящная легкость, с которой правая нога в высоком сапоге была перенесена через переднюю луку.

Выросший как из-под земли конюх подхватил Пилота под уздцы и увел в сторону на предмет окончательно остудить после скачки, а великий князь предложил графине Корсаковой пройтись.

Отойдя от компании на расстояние, делающее подслушивание невозможным или, по крайней мере, весьма затруднительным, Константин вполголоса заметил с усмешкой:

— И все-таки, Мария, вы поддались Ивану. Зачем?

— Что, — поморщилась его спутница, — это было так заметно?

— Кому как. Я — заметил. Хотя большинство, несомненно, спишет ваше поражение на то, что Пилот уже весьма немолод.

— И на то, что я определенно тяжелее, чем ваш брат, — хмыкнула графиня.

Особой определенности в данном случае Константин не видел, хотя следовало признать, что уродившийся в мать Иван был тонок в кости и не слишком высок. Однако настроения спорить у старшего сына императора не было.

— Я этого не нахожу, но вам виднее. Так вы не ответили на мой вопрос.

— Вы уж хоть помалкивайте, я и так насилу отбоярилась. Пришлось сказать, что поддаваться или не поддаваться Ивану Георгиевичу — прерогатива Верочки Шмелевой, — она лукаво усмехнулась. — Что же касается вашего вопроса… Иван беспокоит меня. С его складом характера, да еще в возрасте, который здесь, на Кремле, именуют «жеребячьим», невыносимо быть все время на вторых ролях. А с такими старшими родственниками, как его величество и вы, на первые пробиться практически невозможно. Уязвленное самолюбие нуждается в периодической смазке, уж поверьте мне. Иначе вы дождетесь неприятностей, причем довольно скоро.

Великий князь резко посерьезнел и заговорил еще тише.

— Вы что-то знаете?

— Я — нет, — пожала плечами Мария, — иначе говорила бы не с вами, а с Василием. Но некоторые моменты нельзя не заметить. Мне не нравится окружение Ивана. Слишком много амбиций, слишком много фатовства. Так и до Фронды недалеко, а вы не хуже моего понимаете, как все зыбко. И знаете… мне кажется, что Ивана пытаются… подставить, что ли. Сконцентрировать внимание на нем, использовать в качестве маскировки. Сам-то он отнюдь не дурак, все прекрасно понимает относительно своих перспектив и, что важнее, способностей. И давеча жаловался мне, что не может сообразить, кто мутит воду. Я могу ошибаться, но, по-моему, следует пристально присмотреться к семье Лавровых, в частности к Дмитрию Федоровичу. А Иван… ложная цель, понимаете?

— Сходную точку зрения Василий Андреевич уже высказал мне, — мрачно кивнул Константин. — Проблема состоит в том, что предпринять какие-то меры заблаговременно практически невозможно…

— …а если не заблаговременно, то можно и опоздать, — подхватила графиня.

— Именно.

Обменявшись серьезными, напряженными взглядами, они продолжили прогулку в молчании. Каждый думал о своем.

— Если вы хотите, чтобы я поработала над этим вопросом, мне понадобится изменение допуска, моего не хватит, — осторожно предложила графиня, прерывая затянувшуюся паузу.

— Пока не стоит, Мария. У вас и так достаточно забот. Пусть этим занимаются те, кому положено по должности.

— Воля ваша. А почему, собственно, генерал Зарецкий обратился к вам, а не к его величеству?

— Его величество… — великий князь замялся. — Отец сдал в последнее время. Сильно сдал. Кроме того, он питает к Ивану заметную слабость, и я не хочу волновать его понапрасну.

— В этом что-то есть, — кивнула его конфидентка. — Но сложности, возникновение которых прогнозирует генерал, касаются его величества напрямую. Как минимум невежливо выключать его из решения проблемы так, будто он уже сложил с себя корону. А ведь Георгий Михайлович не только император, он — отец. И не только Ивана, но и ваш.