— Нет, Катерина, не похожа. У тебя глаза совсем другие.

— Какие? Как у кого?

Я не только меломан, книголюб, фантазер и романтик, но еще и заядлый киноман. Постоянно себя с кем-то сравниваю, повторяю прически и подражаю в каких-то фишках.

— Ни на кого. Таких больше ни у кого нет.

На какое-то мгновение его тон и взгляд позволяют мне почувствовать себя особенной. Лишь на пару секунд… Потом я напоминаю себе, что это Тарский, который в принципе непонятно как ко мне относится. То морозом окатит, то жаром поразит, то обнимет на минуту, то оттолкнет на века… Вербально и вовсе, как железная скребница, мастерски кожу сдирает.

— Это очень скучно, — сглатывая, выдергиваю руку из его ладони.

Отвернувшись, совершаю несколько шагов в сторону. Пока в голову не ударяет очередная волна дурости.

Резко оборачиваюсь и выпаливаю:

— Я думаю, ты солгал моему отцу!

— В чем именно?

— Когда сказал, что не видишь во мне женщину, — щеки горячим смущением обдает, но я продолжаю. — Это опровергает хотя бы то, что было утром. Да много случаев это опровергает!

Таир молчит. Смотрит на меня и молчит. Никакой реакции. По лицу тоже ничего понять невозможно. То ли он соглашается, то ли ему попросту плевать, что я думаю… Но я ведь права! Внезапно ощущаю абсолютнейшую уверенность. В груди тотчас все в движение приходит. Сжимается и пульсирует, создавая впечатление неконтролируемого и пугающего внутреннего бунта.

Как у него получается так долго смотреть прямо в глаза собеседнику? Во мне сто тысяч лампочек загораются и коротят, грозя пожаром. Мне дико некомфортно, и все же отвернуться я попросту не в силах.

Пока хватаю ртом горячий воздух, Тарский прищуривается, поджимает губы и слегка склоняет голову на бок. Разглядывает меня как какую-то диковинку заморскую.

— Смертоносный демон ты, Катерина, — заключает привычно ровным тоном. — Глупый, избалованный, не умеющий контролировать свою силу.

Мое сердце раздувается, заполняя собой всю грудную клетку. Мешает функционировать другим органам и невыносимо утяжеляет собственную работу. Впервые сомневаюсь, что понимаю немецкий язык достаточно хорошо. Возможно, я устала и перевираю смысл сказанного?

В любом случае, буду идти вслепую!

— Зачем же мне ее контролировать, если она у меня есть? — обидчиво задираю подбородок.

— Чтобы не сжечь все вокруг.

— Пусть горит!

Челюсти Таира сжимаются плотнее. Ноздри на очередном вдохе жестко раздуваются.

— Прогулка закончена, — оповещает так холодно, кажется, физически мою разгоряченную кожу промораживает.

— Но я еще не хочу домой…

— Сейчас, — делает глубокую паузу, — лучше тебе не испытывать мое терпение.

Плохо соображаю. Мозги, и правда, будто выжарились на солнце. Теряя волю и решительность, разворачиваюсь и добровольно плетусь в направлении нашего дома.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Лишь в спасительной прохладе фойе сознание кое-как на место встает. Хотя, возможно, дело в том, что с притоком знакомых лиц наше относительное уединение прерывается, и напряжение спадает.

Консьерж сообщает Таиру, что нам пришло письмо. Радуюсь, полагая, что весточка из дома. Откуда еще? Неужели ссылка моя закончилась?

— Это от папы? — налетаю, как только оказываемся в квартире.

— Нет.

— Как… — растерянно моргаю. — А от кого? Кому?

— Не тебе.

Мой рот открывается и отказывается захлопываться. Тарский, естественно, никаких пояснений не дает. Уходит в свою спальню и плотно прикрывает дверь.

Чудесно!

Я думала, мы здесь находимся инкогнито. А ему вот письма приходят! Лично ему!

Что за ерунда, черт возьми? От кого? Зачем? Почему не по телефону? Что такого срочного? И неужели для него какую-то важность несет? Да где же он? Почему не выходит?

Часы движутся словно месяцы. Брожу по гостиной, раздраженно выстукивая пятками. Жду, когда этот равнодушный душегуб покажется из своей комнаты. Медленно и неотвратимо закипаю. Ближе к ночи крышку с котелка окончательно срывает.

Ах, так…

Входную дверь, конечно же, обнаруживаю закрытой. И ключа нигде не видно. Только меня уже такие эмоции разбирают, не удержит ничего. Шмыгнув в спальню, закрываюсь на щеколду. Не особо перебирая одежду, сменяю летний костюм на куда более откровенное платье. Выдергивая шпильки, распускаю волосы. Пару мазков туши, подводка, яркая помада. Все в целом оцениваю и остаюсь довольной.

Еще какое-то время надеюсь, что он меня остановит. Выберется из своей берлоги и поинтересуется: не умерла ли я тут от тоски? Но нет!

Ну и ладно!

Открываю окно и направляю взгляд вниз, на железный каркас крыльца. Страх горячим спазмом подбивает сердце к горлу. Сглатываю и, вцепляясь пальцами в прутья, взбираюсь на подоконник. Все еще с сомнением смотрю на расстояние между арматуринами. Затем с той же ущербной надеждой — на дверь.

Тишина.

Сердито вздыхаю.

Если застряну, стыда не оберусь.

Эта мысль мелькает, когда уже ногу просовываю. Так боюсь, что не удастся пройти — слишком быстро и яростно проталкиваюсь. Эластичная ткань платья скатывается, бедро резкой болью продирает.

Морщась, распахиваю в немом стоне рот. Слезы из глаз выкатываются.

Черт… Как же больно…

Просовываю верхнюю часть тела и, наконец, вгрызаясь зубами в нижнюю губу, протаскиваю бедра. Через несколько мучительных секунд повисаю на решетке с обратной стороны. Хоть и понимаю, что невысоко, прыгать вниз страшновато.

— Мамочка, помоги… — шепчу и разжимаю пальцы.

Приземляюсь на задницу с крякающим выдохом. Вдохнуть обратно не сразу получается, но долго валяться я себе не позволяю. Перемещаюсь дальше и спрыгиваю на мощеное дорожное покрытие. Оттягиваю задранное платье и, не мешкая, без плана и какого-либо логического понимания идти начинаю.

Куда? А если заблужусь? Если беда какая? Если не смогу вернуться?