Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не встретив возражений, Ричард снова потрепал гриву и почесал лошади морду. И вдруг увидел в дальнем углу комнаты еще одну дверь. Он осторожно обошел лошадь, приблизился к той двери, немного постоял в задумчивости и попробовал ее отворить.
Дверь вела в спальню профессора – небольшую комнату, где в беспорядке валялись книги и обувь и стояла узкая кровать. Здесь была еще одна дверь, выходившая на лестничную площадку.
И на самой площадке, и на ступенях Ричард заметил свежие царапины – вероятно, лошадь кто-то тащил сюда по лестнице. Сам бы он ни за что не хотел попробовать это проделать, а еще меньше хотел оказаться на месте лошади. Однако все выглядело именно так.
Но зачем и кому это понадобилось?
Ричард в последний раз взглянул на лошадь, которая тоже в последний раз взглянула на него, и спустился по лестнице.
– Да, действительно, – сказал он профессору. – У вас в ванной стоит лошадь. Поэтому я согласен немного выпить.
Он плеснул немного портвейна себе, потом профессору, который с бокалом в руках задумчиво глядел на огонь в камине и был явно не прочь, чтобы ему налили еще.
– А ведь я приготовил три бокала, – весело сказал профессор. – Все никак не мог понять зачем, а теперь вспомнил. Вы ведь меня спрашивали, можно ли прийти с подругой. Похоже, не вышло, и судя по всему, из-за дивана. Ничего, такое иногда случается. Ой-ой, не так много, а то прольете.
Все мысли о лошади тотчас вылетели у Ричарда из головы.
– Разве я спрашивал? – удивился он.
– О да. Я точно помню. Вы специально мне перезвонили. Я еще ответил, что это было бы замечательно, и очень обрадовался. На вашем месте я бы распилил диван. Никакая мебель не стоит того, чтобы из-за нее рисковали счастьем. Хотя… возможно, ваша подруга посчитала, что вечер будет жутко скучным, и решила заняться чем-нибудь повеселее, например, помыть голову. Знаю, я и сам поступил бы точно так же. Будь у меня шевелюра побольше, ни за что не стал бы участвовать в этом жалком сборище.
Настала очередь Ричарда бледнеть и удивляться.
Да, он предполагал, что Сьюзан не захочет с ним пойти.
Да, он предупредил ее, что будет невыносимо скучно. Но она настаивала. Говорила, что там ей хотя бы представится шанс увидеть его лицо не в свете от экрана компьютера. Он согласился и обещал взять ее с собой.
Только потом обо всем забыл. И не заехал за ней.
– Разрешите воспользоваться вашим телефоном, – попросил он профессора.
Гордон Вэй лежал на земле, не зная, что предпринять дальше.
Он умер. В этом сомнений почти не было. В груди – чудовищная дыра, однако кровь из нее сейчас уже стекала тоненькой струйкой. Ни грудная клетка, ни остальные части тела не шевелились.
Гордон посмотрел вверх и по сторонам, и ему стало ясно: чем бы он сейчас ни двигал, это не было частью его тела.
Медленно наполз туман, но понятнее ничего не стало. В некотором отдалении в траве дымился его дробовик.
Он так и продолжал лежать, будто мучимый бессонницей в четыре часа утра: заснуть невозможно, но и заняться тоже нечем. Неспособность отчетливо мыслить скорее всего объяснялась тем, что он только что испытал потрясение. Непонятно, впрочем, почему он совсем не потерял способность мыслить.
В извечном споре о том, что ждет человека после смерти – рай, ад, страдание или полное исчезновение, – несомненен лишь один тезис: каждый узнает ответ, как только умрет.
Гордон Вэй умер, но не имел ни малейшего представления, что делать дальше. Ему никогда не доводилось сталкиваться с такой ситуацией.
Он сел. Сидящее тело казалось ему таким же реально существующим, как и то, которое остывало на земле, отдавая тепло своей крови прохладному ночному воздуху.
Продолжая эксперимент, Гордон медленно и неуверенно попробовал подняться на ноги. Земля будто поддерживала его, взяла на себя его вес. Но затем вдруг обнаружилось, что веса в нем нет. Он нагнулся, чтобы потрогать почву, и почувствовал некое упругое сопротивление, подобное ощущению, когда пытаешься взять что-то онемевшими пальцами. Рука затекла. Ноги тоже, и вторая рука, и все тело, и голова.
Тело умерло. Почему не умер мозг, Гордон не знал.
Он застыл, охваченный ужасом; клубы тумана медленно плыли сквозь него.
Позади в нелепой позе неподвижно распростерлось мертвенно-бледное тело, и ему невыносимо хотелось содрогнуться. Или скорее хотелось, чтобы содрогнулось тело. Которого у него больше не было.
Внезапно он вскрикнул, однако не услышал ни звука. Он дрожал, но не ощущал дрожи.
В машине играла музыка и горел свет. Он пошел к ней. Попытался сделать это уверенно, но походка была нетвердой, слабой, неустойчивой и – да чего уж там! – призрачной. Земля едва ощущалась под ногами.
Дверца со стороны водительского кресла все еще была открыта: он вышел всего лишь на пару секунд – захлопнуть багажник.
Каких-то две минуты назад он жил. Был человеком. Рассчитывал быстро вернуться в машину и ехать дальше. Две минуты – и позади целая жизнь.
«Разве это не безумие?» – думал Гордон.
Он обошел дверь и посмотрел в зеркало.
Выглядел он в точности как и всегда. Только сильно напуганным, что неудивительно. Но это без сомнений был он. Наверное, все происшедшее ему привиделось, какой-то кошмар наяву. Его неожиданно посетила мысль: нужно подышать на зеркало.
Ничего. Ни единой капельки. Веский аргумент для докторов. По телевизору показывали: нет на зеркале пара – значит, нет дыхания. А может, с волнением подумал он, все дело в подогреве зеркал? Продавец так нахваливал машину: подогрев, электроника, сервопривод… А может, зеркала цифровые? И в этом все дело? Цифровые, подогреваемые зеркала с сервоприводом, с компьютерным управлением. Незапотевающие…
В голову лезет всякий вздор. Он медленно повернулся и опять с опаской глянул на тело с разверзнутой грудью. Действительно, веский аргумент для докторов. Даже если бы это тело принадлежало другому человеку, смотреть было бы страшно, а оно принадлежит ему самому…
Он мертв. Мертв… мертв…
Гордон хотел, чтобы слово прозвучало погребальным звоном, но не вышло. Это не фонограмма к фильму, он просто мертв – и все.
Не в силах оторвать потрясенного взгляда от собственного трупа, он вдруг пришел в ужас от застывшего на лице глупого выражения.
Разумеется, это было вполне объяснимо. Любой, кого застанут врасплох выстрелом в упор из его же собственного ружья, когда он закрывает багажник собственной же машины, будет выглядеть именно так. Тем не менее мысль, что его увидят с такой нелепой миной, Гордону не понравилась.
Он опустился на колени рядом с трупом в надежде придать лицу выражение горделивое или хотя бы не столь безнадежно тупое.