– Если тот, кто нас позвал, ожидает в башне, он должен был зажечь свечи.

– Справедливо, – промолвил Готье со вздохом сожаления.

В этот момент перед ними выросла чья-то тень. Филипп узнал или решил, что узнал, силуэт человека, который приходил к ним на улицу Фруадмантель. Он приблизился и прошептал:

– Мариньи.

– Монфокон! – отвечал человек в капюшоне и зашагал по направлению к башне, подав знак следовать за ним.

Положив руки на гарды кинжалов, они повиновались и вскоре оказались у небольшой сводчатой двери, которая была приоткрыта.

– Проходите, господа, вас ждут!

Филипп быстро огляделся, но все было спокойно… впрочем, и отступать было поздно. Он вошел первым. Готье последовал примеру брата. Они обнаружили, что находятся в выстланной плитами просторной, но не меблированной комнате, в глубине которой начиналась винтовая лестница.

Обернувшись, Филипп заметил, как их провожатый совершенно бесшумно закрывает тяжелую дверь, опускает засовы, поворачивает в замке ключ и опускает его в карман своего плаща.

Мрачная тишина, царившая в башне, ледяные капли, что падали со сводов комнаты, действия странного человека в капюшоне – все это заставило сердце Филиппа забиться от некого мрачного предчувствия… но провожатый уже начал подниматься по лестнице.

«Черт побери! – подумал Филипп. – Следует признать, что если все эти россказни окажутся правдой, назначившая нам свидание дама выбрала не самое веселое место для встреч. У меня уже мурашки бегут по коже!»

На втором этаже это впечатление внезапно рассеялось. Там находились покои более теплые и приятные, с красивой мебелью, какая бывает в домах богатых буржуа, в них уже наблюдалось некое подобие того, что мы называем комфортом.

На третьем этаже оказалось еще уютнее. Филиппа и Готье д’Онэ провели в небольшую комнату с красивыми гобеленами на стенах, подушками на мягких стульях, витавшим в воздухе приятным ароматом, втянув который в себя, Готье пробормотал, вытаращив глаза и сильно раскрасневшись:

– Пахнет здесь даже получше, чем у Аньес.

Необъяснимое беспокойство Филиппа усилилось. Таинственный провожатый собирался их покинуть. В тот момент, когда этот человек выходил через дверь в глубине комнаты, подав спутникам знак ожидать, Филиппу удалось мельком разглядеть его лицо под капюшоном. Он вздрогнул и, схватив брата за руку, прошептал:

– Разрази меня гром, если наш проводник не похож на того, кого мы часто видим из окна нашего особняка на улице Фруадмантель!

– Да?! И на кого же?

– На Страгильдо!..

– Ту ворону, что пасет львов короля?

– Да! И львов королевы!..

– Ба! И что же это доказывает? Мне и самому многие говорили, что я точь-в-точь похож на нашего государя-короля Людовика! Однако же я, к несчастью, не король, так как будь я королем, черт возьми, я начал бы с того…

Готье не успел перечислить многочисленные преимущества, которые ему дал бы титул короля. Дверь внезапно распахнулась, и глазам изумленных братьев предстала роскошная и просторная комната, освещенная шестью канделябрами, в каждом из которых стояло по шесть розовых свечей, распространявших легкий благоухающий аромат. В глубине комнаты, на огромном сундуке, покоился массивный серебряный сервиз: причудливые кувшины для воды, большие вазы, ажурные тарелки, солонки, украшенные чеканными узорами, тщательно отделанные флаконы… Напротив, на серванте, выстроились в ряд уже готовые блюда, и ослепительный стол, благоухающий свежесрезанными экзотическими цветами, ждал гостей.

За этим столом сидели три женщины. Рядом с каждой из них стоял свободный стул. Стало быть, гостей ожидалось тоже трое…

Филипп и Готье д’Онэ замерли, словно два истукана перед этими тремя незнакомками, возникшими внезапно, словно феи или привидения. Братьев охватило неведомое им доселе ощущение, нечто вроде легкой истомы, словно их бодрствующими перенесли в некий волшебный сон.

Действительно, все три женщины были необычайно красивы.

Мы говорим о красоте общей, внешней, лица трех этих граций были скрыты черными масками, из-под которых виднелись лишь губы, алые, словно приоткрывшиеся от горячего поцелуя испанского солнца гранаты, и глаза, сверкающие, будто звезды на вечернем зимнем небе.

Шея, груди и руки их были открыты.

На них были чрезвычайно легкие платья, вроде тех воздушных газовых пелерин, которые вряд ли увидишь даже на разбитных девицах из кабачков на Валь-д’Амур, платья скорее раздевавшие, нежели одевавшие. Казалось, это были три восхитительные статуи, являвшиеся копиями богинь Пантеона, но копиями ожившими и трепещущими.

Одна из них чуть приподнялась и приятным голосом произнесла:

– Извольте войти, мессиры, и занять места рядом с нами; в ожидании прибытия вашего друга Буридана, без которого не начнется наш ужин, мы послушаем музыку виол и обменяемся словами любви. Так как вам следует знать, что вы были приглашены сюда под ложным предлогом… на самом деле мы… скажем так, сестры… да, три сестры, влюбленные в вас… Вот моя сестра Пасифея, которая без ума от вас, сеньор Филипп; вот моя сестра Талия, которая пылает страстью к вам, сеньор Готье; я же, Аглая, влюблена в сеньора Буридана…

Представив всех так под именами трех богинь, дочерей Юпитера и Венеры, дама сделала братьям грациозный жест, приглашая к столу.

Эти странные слова, неистовое бесстыдство любовного признания, которое в них содержалось, великолепное бесстыдство поз и одежд, неожиданность этой сцены, роскошная и загадочная обстановка – все это глубоко поразило братьев, но если Филиппу показалось, что развращенность этих трех незнакомок переходит все границы, если он решил, пусть и не разделяя всех предрассудков того времени, что имеет дело с неким адским явлением, то Готье – восхищенный, покрасневший, слегка бледный – подошел к столу и сел рядом с той, кого назвали Талией.

«Она блондинка! – подумал он просто. – Видит Бог, сегодня вечером я обожаю блондинок…»

Не находя, что сказать незнакомке, он запечатлел на ее белых плечах поцелуй столь страстный, что распутница вздрогнула.

А каким еще именем мы можем назвать этих женщин?

Готье в этот момент разразился неудержимым, немного безумным хохотом, и произнес:

– Так здесь будет и наш славный Буридан?!

– Уже должен бы быть, – хриплым от нетерпения голосом отвечала та, которая присвоила себе имя Аглаи. – Но вы, сеньор Филипп, чего ждете вы, вместо того, чтобы сесть рядом с моей сестрой Пасифеей? Разве вы не слышали, что она вас любит?.. Разве не видите, что она протягивает к вам руки?..

Слова эти дама произнесла не без глухого раздражения.

Филипп д’Онэ смертельно побледнел, но с места не сдвинулся.

И так как уже зазвучала музыка виол – музыка такая же приятная, как и аромат, исходивший от свечей, как и гармония редких цветов, стоявших на столе, музыка, порождающая порочные ощущения и безумные томления, – Готье схватил серебряный кувшин, отлил немного пьянящей темно-красной жидкости в хрустальный бокал Талии, а затем наполнил до краев и разом осушил свой собственный кубок с такими словами: