— Ты несправедлив, малыш. Я старалась заставить тебя учиться, но тебя не интересовали книги. Ты говорил, что в жизни тебе не понадобятся книжные знания. Ты любил футбол, охоту, лошадей.

— Дети все так говорят, но родители не ловят их на слове. С годами я бы полюбил читать. Не глупее других. Дело не в футболе… Ты понемногу внушила мне, что я неумен. Я, может, не семи пядей во лбу, и тем не менее…

Он полагал, что Матильда не слышала окончания фразы, которое он прошептал себе самому: «Тем не менее я могу нравиться…» Но она догадалась, отвернула лицо в сторону, и Андрес понял, что она плачет. Он попытался ее обнять, потому что искренне ее любил. Она высвободилась:

— Оставь меня… Пойди посмотри, сидит ли все еще твой отец у дяди Симфорьена. Позовешь меня, когда они кончат.

Матильда проводила его взглядом, потом посмотрела по сторонам. С ее детства здесь почти ничего не изменилось, только сосны поредели: многие из них умерли. И подлесок вырос. Но запах тумана и приглушенные звуки осеннего утра запомнились ей с самых истоков ее существования. Она вдруг потеряла ощущение времени. Увидела себя среди этих сосен маленькой девочкой, со всех ног убегающей от Габриэля; почувствовала, как от быстрого бега подскакивает на плечах держащаяся резинкой за шею шляпа… Габриэль… Она прожила жизнь с твердой установкой не думать о прошлом. Не думать, не говорить о нем, заботиться о дне сегодняшнем, о том, что зримо и осязаемо. Без Андреса ей бы это не удалось. Он прав: она пользовалась им, подпитывалась от него: он был ее ручной зверюшкой и сыном человека, которого она когда-то любила. Она бы долго не протянула в окружении Симфорьена Деба и Катрин, а потому и не отправила Андреса в коллеж. Она не дала ему полноценного образования и не стремилась к этому. Она делала все, чтобы поддержать в нем любовь к земле: он так привязан к земле, полагала она, что никогда не покинет Льожа.

Она отчетливо услышала шаги Андреса на крыльце. Растущие вокруг сосны словно бы утратили реальность, изгородь и луг казались миражом, воспоминанием. «Ни за что не держаться» — какой огромный смысл приобретают в иные минуты эти простые слова! Разжал руку, выпустил ветку и больше ни за что не держишься.

Матильда не шевелилась, пораженная своим открытием: она уже двадцать лет, сама того не зная, жила в отчаянии. Неосознанное отчаяние может сделаться привычным состоянием. Она прислонилась спиной к стволу дуба, бессмысленно прислушиваясь к стуку удаляющейся повозки. Так она простояла некоторое время.

Андрес окликнул ее с крыльца. Он размахивал листком бумаги, и Матильда поняла, что сделка состоялась. «В ущерб Катрин», — подумала она и снова поборола в себе смутные укоры совести. Нет, дочь не забыта, отец, без преувеличения скажем, любит ее так сильно, как только способен любить человеческое существо. Он наверняка позаботился о том, чтобы не обделить девочку.

Любопытство заставило ее ускорить шаг. Андрес бежал ей навстречу.

— Все в порядке, — крикнул он. — Я подписал договор о продаже участков. Теперь займемся свадьбой. Вот проект брачного контракта: по-моему, вполне разумный. Ждем только твоего согласия.

Он запыхался, раскраснелся, глаза горели возбуждением и радостью. Матильда проглядела контракт: Катрин получала ежемесячную ренту в две тысячи франков, Андрес — проценты с продажи смолы и леса. Оговаривалось также, что молодожены живут на всем готовом, ничего не платят, а Андрес передает в семейную собственность принадлежащую ему половину неделимых дома и сада.

— Дядюшка непременно желает выпить шампанского по случаю нашей помолвки. К сожалению, он не может спуститься…

Еще только подойдя к двери, они услышали хриплое дыхание и почувствовали запах эвкалипта. Деба занимал самую маленькую комнату в замке, вечно задымленную всяческими окуриваниями. Его тощая фигура тонула в глубоком кресле. Устремив на Матильду и Андреса взгляд своих блестящих глаз, старик прошептал:

— От волнения у меня начался приступ.

Он сидел в свитере, надетом поверх ночной сорочки, ноги укутаны пуховиком. Говорили, что Катрин — копия отца, только выражение лица у нее иное — диковатое, животное. И действительно, Симфорьен Деба, как и дочь, был щуплым, смуглым и словно бы состоящим из одних острых углов: острый нос, череп, локти, колени, костлявые плечи. Он тяжело дышал.

— Ты прочитала проект брачного контракта, Матильда? Договор о продаже уже подписан: Сернес и Бализау будут моими… Бализау и Сернес… Но знаешь, я за них заплатил. Нужны же малышу наличные деньги на обручальное кольцо и все такое… Впрочем, у них не будет никаких расходов. Жерсента пошла в подвал за бутылкой «Редерера», которую я берег… это всем известно… до помолвки Катрин…

Градер стоял, чуть раскрасневшийся, и наблюдал за больным. Он поманил Андреса и что-то ему шепнул. Вошла Жерсента, неся на подносе бутылку шампанского и фужеры. Габриэль сказал:

— Все в сборе, кроме главного лица сегодняшнего праздника.

Симфорьен взглянул по сторонам:

— Надо же, и правда… Жерсента, позови скорей Катрин… Она, наверное, в соседней комнате.

Он закашлялся, не сводя глаз с двери в смежную комнату.

— А вот и она! Доченька, мы только тебя и ждали.

Удивление Катрин, не понимающей якобы, о чем речь, ее испуг, возглас: «Я ни с кем не помолвлена!» — все это походило на дешевый спектакль. Симфорьен же, напротив, превосходно играл свою роль. Он с изумлением обратился к Андресу:

— Скажи, мой мальчик, разве вы обо всем не договорились? Я думал, у вас все решено. Ты сам меня в этом уверил… А ты, Катрин, почему не развеяла моих заблуждений?

Андрес стоял бледный, как полотно, губы его дрожали, он поочередно смотрел то на отца, то на Матильду, то на Катрин. Девушка отвечала сухим безразличным голосом:

— Ты никогда не спрашивал моего мнения. Я ни с кем не помолвлена. Я не выйду за Андреса.

Старик Деба уже и не пытался играть, и на лице его, несмотря на мучительный приступ астмы, сияло неподдельное наслаждение, омраченное толикой страха.

— Деточка моя, никто не выдаст тебя замуж силой… Ты свободна…

Габриэль его перебил:

— Довольно, зря стараетесь. Хватит играть комедию.

— Но, дорогой мой, никто тут не играет комедию… Я больше вашего удивлен… Больше всех расстроен… Я свыкся с этой мыслью… Впрочем, я надеюсь, она все хорошенько обдумает и… (но тут вмешалась Катрин: «Я все обдумала!»). В любом случае, — добавил он поспешно, — я не намерен лишать Андреса оговоренных благ…

Юноша, оглоушенный происходящим и до сих пор не проронивший ни слова, прошептал:

— Если ты думаешь, что я здесь останусь хоть на один день… Я уже давно тут подыхаю…

Отец прервал его:

— Ничего подобного, сын мой, ты останешься в этом доме, он твой. У тебя все отняли, тебя обокрали, но дом по-прежнему общий. Ты здесь живешь, и, коль скоро ты готов меня принимать, я тоже пробуду тут, сколько понадобится.