У тебя бы не было времени, совсем-совсем, ты бы приходила, потом уходила: скажи швейцару, пусть вызовет нам такси, милая, и давай скорей-скорей надевай пальто.

Бабуля говорит, что, если будешь грызть ногти, на тебе никто не захочет жениться. На Клаудии никто никогда не женился. Джаспер и Клаудия не женились, потому что не любили друг друга настолько сильно, так говорит Клаудия. Надо очень полюбить, чтоб жениться. А если ты грызешь ногти, на тебе никто не женится, даже если полюбит. А красить ногти розовым лаком нельзя, пока не вырастешь, а этого никогда не будет. У Клаудии на туалетном столике много маленьких бутылочек с розовым лаком разных оттенков — «розовый клевер» и «розовый румянец», «ярко-розовый» и «гавайский красный». У бабули на туалетном столике одеколон, и банка кольдкрема, и щетка для волос, и зеркало в серебряной оправе.

«Иди займись чем-нибудь», — говорит Клаудия. Я не могу, кричит Лайза. Я не могу не могу не могу я не знаю куда идти и чем заняться я хочу чтоб у меня были такие розовые ногти как у тебя я хочу чтоб я была ты а не я, я хочу чтобы ты посмотрела на меня я хочу чтобы ты сказала мне какая я красивая.

— Бог, — говорит она, — беспринципный ублюдок, вы не находите?

Сиделки, одной из которых двадцать один, а другой — двадцать четыре, на мгновение застывают, прервав расторопное взбивание подушек и подтыкание одеял. Они обмениваются быстрыми понимающими взглядами.

— Боже ж мой, — говорит белокурая сиделка, — смешно вы сказали. Вам чай или кофе, мисс Хэмптон?

— Подождите, — перебивает Клаудия, — не может быть, чтоб вы, работая в таком месте, никогда об этом не задумывались. Так да или нет?

— Я в религию не верю, — говорит темноволосая сиделка. — А вот моя мать ходит в церковь. Так вам чай или кофе, голубушка?

— Что ж, я надеюсь, она знает, что делает, — отвечает Клаудия. — Чай. Без сахара.

Я бы никогда не дала согласия, чтобы Лайзу крестили. Джасперу не было до этого дела. Бабки, вступив в коварный сговор провернули это дельце у меня за спиной, отвезя ее к приходскому священнику в Сотлее (засим, не сомневаюсь, последовал чай для нескольких избранных друзей). Я узнала об этом спустя несколько месяцев, совершенно случайно, и набросилась на обеих. Что это? — вопрошала я. — Прививка от бесовщины? Договор с Богом? А меня кто спросил? Они защищались, сообразно своим способностям. Мы не спросили, потому что ты была так занята, говорила мама. Мы же знали, что ты не захочешь приехать. Клаудия, дорогая, вздыхала леди Бранском, мы просто подумали, что это было бы хорошо. Она такая маленькая, бедняжка, всем так хочется что-то для нее сделать. Викарий бы обиделся, если бы мы его не попросили. Итак, Лайза вступила в лоно Англиканской церкви с тем, чтобы не нанести обиды, и чтобы леди Бранском могла извлечь на свет божий фамильную крестильную рубашечку и чайный сервиз «Краун Дерби». Ну, сказал Джаспер, осмелюсь предположить, от этого не будет особенного вреда. О, конечно нет; это то же самое, что быть членом нескольких клубов — никогда не знаешь, какой может пригодиться.

— Кстати, — говорит Клаудия, — ты не отреклась от церкви?

Лайза вздрагивает и опускает книгу, которую читает; глаза матери закрыты, заостренный тонкий нос устремлен в потолок, но она, по всей видимости, не спит.

— Ты не спишь… а я не заметила.

— А… — отвечает Клаудия, — не сплю ли я? Я сама иногда не знаю.

Лайза закрывает книгу. Она поднимается, оглаживает платье, подходит и смотрит на Клаудию сверху вниз. Она думает вдруг, что ей не часто доводилось смотреть на Клаудию сверху. Спрашивает, не хочет ли Клаудия чего-нибудь. Может, позвать сиделку?

— Нет, — отвечает Клаудия. — Хватит с меня сиделок. Ты не ответила на мои вопрос.

— Я редко бываю в церкви, — говорит Лайза, — если ты это имела в виду. Так, от случая к случаю — Рождество, какие-то обряды у мальчиков в школе все в этом духе.

— Это не то, что я имела в виду, — замечает Клаудия. Лайза рассматривает лицо Клаудии. Оно цвета пожелтевшей слоновой кости, глаза в глубоко запавших фиолетовых глазницах, под сморщенной кожей проступают кости черепа.

— Я не уверена, что верю в Бога.

— А я верю, — отзывается Клаудия, — кто еще мог так основательно все испортить?

В дверь просовывается голова сиделки — той, которой двадцать один год, белокурой.

— Все в порядке?

— Да, — отвечает Лайза. — Спасибо.

— Она сегодня в настроении. Любезна и разговорчива.

Дверь закрывается. Клаудия открывает один глаз, смотрит, ушла ли сиделка, и переводит взгляд на потолок:

— Расскажи мне, что ты поделываешь.

— Ну, — начинает Лайза, — в прошлые выходные у мальчиков был конец семестра, поэтому Гарри повел их на регби. В субботу вечером мы все вместе ходили в Королевский Шекспировский театр на «Короля Лира». Нам очень понравилось. А потом поужинали в ресторане «Руле» — у Тима был день рождения. Еще… хм… сейчас вспомню…

…В понедельник после обеда я была с мужчиной, мы уже четыре года любовники, ты о нем ничего не знаешь и не узнаешь никогда. Не потому, что ты бы этого не одобрила, как раз наоборот. А еще потому, что с самого детства я многое утаивала от тебя: серебряную пуговицу, найденную на тротуаре, губную помаду из твоей сумочки, мысли, чувства, мнения, намерения, своего мужчину. Ты не такая всеведущая, какой себя считаешь. Ты знаешь не все, и уж точно не знаешь меня. Ты судишь и выносишь приговор; ты никогда не ошибаешься. Я не спорю с тобой, я просто смотрю на тебя и думаю о том, о чем думаю. О том, чего не знаешь ты.

Этого мужчину зовут Пол. Я рассказала ему о тебе и о Джаспере; в какой-то мере, насколько это возможно для постороннего человека, он понял. Ему было бы интересно познакомиться с тобой. Возможно, однажды я приведу его сюда, просто посмотреть через глазок в двери. Ты его не увидишь.

— «Вознесем молитвы…» — передразнивает Клаудия, — Ха! Дважды в своей жизни я возносила молитвы, и ничего хорошего это мне не принесло. Как, впрочем, и любому другому.