Я вновь увидел, как копье пронзило того человека и то, как он потом смотрел на меня. Эта картина проносилась в моей голове снова и снова. Я видел мертвых во дворе храма и разбежавшихся овец. Я закрыл глаза ладонью. Я не знал, как избавиться от страшных видений.

Мне стало холодно. Я прижался к маме, которая тут же раскрыла руки, чтобы обнять меня. Я уткнулся носом в ее мягкую накидку.

Мы стояли рядом с Клеопой. Маленький Симеон, которого я все еще держал за руку, вертелся и играл с отцом. Я сказал дяде:

— Почему тот человек бросал камни, ведь он знал, что солдаты убьют его?

Клеопа видел это. Мы все это видели, правда? Сначала Клеопа задумался, глядя на лучик света, падающий во двор синагоги из-за высоких стен.

— Это был хороший момент, чтобы умереть, — ответил он мне. — Лучшего момента в его жизни, наверное, и не было.

— Ты думаешь, это хорошо? — спросил я.

Он засмеялся своим тихим смехом и посмотрел на меня:

— А ты? Ты как думаешь, хорошо это было или нет? — Но дожидаться моего ответа он не стал, а тут же начал шептать мне в ухо по-гречески: — Архелай дурак. Цезарю остается только посмеяться над ним. Царь евреев! — Он покачал головой. — Мы беженцы в собственной стране. Вот в чем правда. И вот почему они сражались! Они хотели избавиться от злосчастной семьи царей, которые строят языческие храмы и живут как языческие тираны!

Иосиф схватил Клеопу за руку и потянул его в сторону.

— Не говори об этом, — сказал Иосиф, пристально глядя в глаза Клеопе. — Больше никаких разговоров здесь, понятно? Мне все равно, что ты думаешь, главное — молчи.

Иосиф вернулся к увязыванию поклажи на купленных ослах. Чуть мягче он добавил:

— Сейчас ни слова, понимаешь меня, брат?

Клеопа не ответил. Тетя Мария подошла к дяде и утерла ему пот со лба.

То есть я был не прав, когда думал, что Иосиф никогда не реагирует на речи Клеопы.

Однако Клеопа не подал виду, что слышал слова Иосифа. Он с улыбкой погрузился в рассеянную задумчивость, как будто Иосиф и не говорил ничего. Лицо его покрывали капли пота, хотя день был нежарким.

Наконец все собрались, и Иосиф и Зебедей вывели нас из двора.

— Брат мой, — обратился Иосиф к Клеопе, — когда мы выедем за ворота, я хочу, чтобы ты поехал верхом на осле.

Клеопа кивнул.

Проходя по узким улицам, мы сбились плотной толпой, как стадо овец. Плач женщин, звучащий повсеместно, усиливался, когда мы шли под арками или в самых узеньких переулках. Я видел, что окна и двери плотно захлопнуты. Деревянные ворота дворов закрыты. Люди перешагивали через просящих милостыню, что сидели, сгорбившись, вдоль дороги. Мужчины кидали им монеты. Иосиф вложил одну монетку мне в ладонь и сказал, чтобы я дал ее какому-нибудь несчастному, и когда я так и сделал, тот поцеловал мои пальцы, принимая милостыню. Это был старый человек, худой и седой, с ярко-голубыми глазами.

Я очень устал, у меня болели ноги и ступни, но не время было жаловаться.

Как только мы вышли за городские ворота, нам открылась картина еще более ужасная, чем та, свидетелями которой мы стали в храме.

Шатры паломников были разорваны в клочья. Повсюду лежали тела убитых. Все было усыпано вещами и товарами, но никто не подбирал их — людям было не до их добра.

А между беспомощными людьми разъезжали взад и вперед вооруженные всадники, выкрикивая приказы, не проявляя ни капли уважения к погибшим, ни доли сочувствия к скорбящим. Они все время двигались сами и заставляли всех двигаться тоже. Они держали копья наготове. Некоторые обнажили мечи. Они были повсюду.

И здесь мы не могли задержаться, чтобы помочь кому-нибудь, как не могли остановиться в городе. Солдаты подталкивали копьями всех замешкавшихся, и люди торопились в попытке избежать унизительного тычка в спину.

Но больше всего нас ужаснуло количество убитых. Куда ни бросишь взгляд, везде мертвые тела. Им не было числа.

— Это была кровавая расправа, — сказал дядя Алфей. Он притянул к себе своих сыновей, Силу и Левия, и сказал громко, чтобы мы все услышали: — Оглянитесь на содеянное этим человеком. Смотрите и не забывайте никогда.

— Я вижу. Но разве мы не должны остаться? Мы должны сражаться! — горячо воскликнул Сила. Он говорил громким шепотом, так что мы услышали его, и тут же тихо запричитали женщины, умоляя его замолчать, и Иосиф твердо сказал, что о том, чтобы остаться, не может быть и речи.

Я заплакал. Я заплакал, сам не зная почему. Мне казалось, что я разучился дышать, и я не мог остановить слезы.

Мама стала успокаивать меня:

— Скоро мы уйдем в холмы, далеко-далеко отсюда. Ты с нами. И мы идем в мирное место. Там, куда мы идем, войны нет.

Я попытался проглотить слезы, но не сумел: мне было страшно. Раньше я никогда так не боялся. И снова перед моими глазами встал образ того мертвого человека.

Потом я заметил, что на меня смотрит Иаков. И Иоанн, сын Елизаветы. Сама Елизавета ехала на осле. И когда я увидел, что двое мальчиков смотрят на меня, я перестал плакать. Хотя это было очень трудно.

Дорога становилась все тяжелее, и мои мысли теперь были заняты трудностями пути, потому что мы поднимались все выше и выше в гору и скоро уже могли увидеть вдалеке под нами весь город. Чем выше мы забирались, тем меньше я боялся. И вот уже Маленькая Саломея оказалась возле меня. Взрослые загораживали нам город, но я не хотел смотреть на него. И никто не остановился, чтобы оглянуться и сказать, как прекрасен храм.

Мужчины заставили Клеопу сесть на осла и тетю Марию тоже посадили верхом. Они оба держали на руках малышей. Дядя как обычно что-то бормотал себе под нос.

Так шел наш караван.

И все же мне казалось, что неправильно было покидать Иерусалим таким образом. Я думал о Силе и о том, что он сказал. Да, уходить было неправильно. Несправедливо было торопиться покинуть храм в тот час, когда ему больше всего требовалась наша помощь и забота. Но, вспомнил я, ведь есть же сотни и сотни священников. Священники знают, как очистить храм, и почти все они живут в Иерусалиме и, значит, не могут уйти из города. То есть они — и первосвященник с ними вместе — останутся в городе и очистят храм как положено.

Они, разумеется, знают, что нужно делать с телом того убитого человека. Священники проследят за тем, чтобы его обмыли, обрядили и похоронили так, как следует. Правда, я старался не задумываться об убитом человеке слишком сильно, потому что не хотел снова расплакаться.

Вокруг нас высились холмы. Наши голоса подхватывало эхо. Люди начали петь, но на этот раз они пели печальные псалмы, полные боли и скорби.

Потом мимо нас пронеслись всадники. Пропуская их, мы прижались к обочине. Женщины закричали от страха. Маленькая Саломея спала на руках у Клеопы, который, похоже, тоже задремал и во сне разговаривал и смеялся.