Я заплакал. Я ничего не мог поделать с собой. Мимо нас неслась толпа всадников, и нам пришлось покинуть Иерусалим.

— Мы придем сюда на следующий год, — пообещал мне Иосиф. — И еще через год. Ведь теперь здесь наш дом.

— И может быть, к следующему году Архелая уже не будет, — сказал Клеопа, не открывая глаз, но Иаков и я услышали его. — Царь евреев! — фыркнул Клеопа. — Надо же, царь евреев.

Сон. Надо проснуться. Я всхлипываю. Человек падает, в его груди торчит копье. Вот он снова падает, и опять в его груди копье. Просыпайся, говорит мне кто-то, и слышатся еще чьи-то голоса. Мокрое прижалось к моему лицу. Всхлипы. Я открыл глаза. Где мы?

— Просыпайся, — сказала мама.

Оказалось, что я лежу между женщин, вокруг темно, единственный свет — лампа, да в небе полыхает какое-то зарево.

— Тебе приснился страшный сон, — прошептала мама. Она прижала меня к себе.

Мимо нас промчался Иаков. Маленькая Саломея позвала меня.

— Иисус, проснись! — крикнул мой родич Иоанн, который до тех пор не произнес ни слова.

Где это мы, в пещере? Нет. А, это дом наших родственников — здесь живут Иоанн и его мать. Остаток пути Иосиф нес меня на руках, и я заснул.

Женщины утирали слезы с моего лица.

— Тебе приснился дурной сон.

От сильного плача во сне я охрип и закашлялся. Мне было страшно, и казалось, что ничего ужаснее со мной уже не могло случиться. Я прижался к маме. Я уткнулся в нее лицом.

— Это царский дворец, — крикнул кто-то. — Они подожгли царский дворец!

Вокруг было шумно, мимо дома проскакали лошади. Стало темно. Но затем на потолке вновь задрожали красные отблески.

Елизавета тихо молилась, а один из мужчин сказал, чтобы дети отошли от дверей.

— Погасите все лампы! — приказал Иосиф. Вновь послышался звук скачущих лошадей, кто-то кричал на улице.

Я не хотел знать, о чем все говорили, почему дети визжали и кричали и почему Елизавета молилась. Меня поглотил страх.

Даже зажмурившись крепко-крепко, я видел вспышки красного света. Мама поцеловала меня в макушку.

Иаков сказал:

— Горит Иерихон. Дворец Ирода в огне. Все в огне.

— Дворец отстроят заново, — отозвался Иосиф. — Он горел и раньше. Цезарь Август проследит за тем, чтобы его построили опять. — Его голос был спокоен. Я почувствовал, как он положил ладонь мне на плечи. — Ты не бойся, малыш. Тебе нечего бояться.

На мгновение я снова провалился в сон. Храм, человек бросается навстречу копью. Я сжал зубы и заплакал, и мама прижала меня к себе изо всех сил.

— Мы в безопасности, малыш, — сказал Иосиф. — Мы в доме, мы все вместе, и мы в безопасности.

Женщины, что сидели рядом, поднялись. Они захотели посмотреть на пожар. Маленькая Саломея радостно визжала от восторга, так же как во время наших игр. Дети бегали взад и вперед, ссорились за место, откуда было лучше видно.

Маленький Симеон повторял как зачарованный:

— Пожар, пожар!

Я открыл глаза. Через распахнутую дверь, в которой столпилась детвора, виднелось полыхающее красным небо, и от одного его вида меня охватила дрожь. Никогда я не видел такого неба. Я отвернулся. У противоположной от входа стены лежал дядя Клеопа. Его глаза блестели. Он улыбнулся мне.

— Зачем? — спросил я его. — Зачем подожгли Иерихон?

— А почему бы и не поджечь его? — вопросом на вопрос ответил дядя. — Пусть Цезарь Август узнает, как мы ненавидим человека, пославшего солдат смешать нашу кровь с жертвенной кровью! Известие об этом достигнет Рима раньше Архелая. Пламя громче слов.

— Как будто пламя может говорить, — возразила мама, но думаю, что никто ее не услышал.

Сила вбежал в дом с криком:

— Это Симон, один из рабов самого Ирода. Он назвал себя царем и собрал огромное войско. Это он поджег дворец!

— Останься в доме, никуда не выходи! — велел ему дядя Алфей. — Где твой брат?

Левий тоже пришел, и выражение его лица ужаснуло меня. Он тоже боялся, и от этого мне стало еще страшнее.

Все мужчины поднялись и направились из дома смотреть на пожар. Я видел их темные силуэты на фоне неба. Их было много, и они все время двигались, как будто в странном танце.

Вот и Иосиф поднялся.

— Иешуа, вставай, ты тоже должен посмотреть, — позвал он меня.

— О, зачем? — воскликнула мама. — Разве это обязательно?

— Пойдем, посмотришь на то, что натворила банда грабителей и убийц, — продолжал Иосиф, не отвечая ей. — Ты увидишь, как люди превращаются в безумных, празднуя смерть старого Ирода. Увидишь, что скрывается под внешним спокойствием, когда царь насаждает свою власть жестокостью. Пойдем.

— А почему надо позволять тиранам жить в роскоши? — спросил Клеопа. — Тиранам, которые убивают собственный народ? Тиранам, которые строят театры и цирки в Иерусалиме, в самом священном городе? Это же места, куда не пойдет ни один добропорядочный еврей. Первосвященники, которых они назначают, — это же люди, которых они, тираны, хотят продвинуть. Но ведь первосвященник входит в Святая Святых! Первосвященник — не наемный слуга.

— Брат мой, — прошептала мама, — я сойду с ума!

Я дрожал так сильно, что боялся встать на ноги, но все же поднялся и взял Иосифа за руку.

Он вывел меня из дома. Вся наша семья стояла на вершине холма, даже женщины, кроме моей мамы, а вокруг в темноте собрались другие семьи, жившие в этой деревне.

Облака над долиной кипели в огне пожара. Воздух наплывал то горячими волнами, то холодными, и люди разговаривали громко, как на празднике, дети бегали кругами, и приплясывали, и возвращались снова посмотреть на огонь. Я прижался к Иосифу.

— Он еще слишком мал, — раздался тихий мамин голос. Она вышла из дома вслед за нами.

— Он должен это видеть, — ответил Иосиф.

Огромное, жаркое зарево внезапно взорвалось стеной пламени, такого яростного и высокого, что казалось, будто огонь дотянулся до самых звезд небесных. Я отвернулся. Я не мог смотреть на это. Плач рвался из меня, отрывистый и хриплый. В моих глазах плясали языки пламени. От него было не спрятаться. Мои легкие наполнились дымом. Мама хотела взять меня на руки, но я, не желая сопротивляться, все же сопротивлялся, и тогда меня подхватил Иосиф и несколько раз позвал по имени.

— Мы далеко от пожара! — успокаивал он меня. — Он нам ничего не сделает. Слышишь? Ты слышишь меня?

Но я все вырывался, и тогда ему пришлось крепко прижать меня к своей груди, лишив возможности двигаться.

Он быстро понес меня обратно в дом.

Я плакал не переставая. От рыданий у меня болела грудь. Болело сердце.