– Нонны Кизиловны, которая долго время сама работала в медсанчасти Соцгорода. Добрейшая женщина! И кто вдруг позарился на твои суставы, что распухли, на твои разлады с сосудами, давление, на твой аппетит и сон? Но Соцгород тем и хорош, что он – лечебный, как пластырь, приложи его к сердцу и почувствуешь благодатные волны. Особенно лечебна площадь возле ДК, она квадратная, мощёная твердым камнем, можно припарковать машину, можно зайти в кафе, где работает Серёжа Лбов.

О, эти девяностые годы, о возможность обогащения и лёгких денег, перепродажа машин! Этим Серёжа и был занят, он сколотил небольшую команду единомышленников, куда входил помощником муж Пульхерии. У него было самое необычное имя – Розенберг Таврический. От возможности богатства, от избытка пачек долларов в кармане у Розенберга Таврического закружилась голова, он начал изменять Пульхерии, выпивать, ходить по ресторанам, где наливали шипучего вина, подавали кальмаров и лобстеров, горячие сосиски в тесте и тазы чёрной икры.

Это было предательство идей Соцгорода. И, о, ужас, в один момент оказалось, что Серёжа Лбов разорился, а с ним и Розенберг Таврический. Начались гонения на всю семью Васильевых. Приезжал брат «братков» угрожал, что всех прибьёт – и Пульхерия, и Антона, и Венедикта, и Костика.

Кто не жалеет детей, тот после поплатится горько и больно.

Я же предупреждала, просила: хоть детей пожалей! Моих, твоих, африканских, мадагаскарских. Всех! Но ты не послушал. Ты даже не извинился, ты пошёл дальше, стараясь доказать свою истину, но показал лишь свои пороки, твой вурдалак – в твоём зеркале. Целуй его в худой затылок. Но дело не в этом – Соцгород место процветающее, самозаживляющее, исцеляющее. У него под землёй – субстанция волнами горячими исходит, соляными потоками правд!

Сколько ни бери, ни коверкай чужие тексты, они сами потом приходят и к рукам твоим припадают, что гвозди колются, сами ввинчиваются, поворачивают свои солнечные головы на восток. Поэтому, береги руки!

В Соцгороде есть свои Прометеи. Свои скалы. Свои орлы. Людям давно подарен огонь. Поэтому они иные – добрые!

Итак, Феликс. Что тебе надо? Ты женился. Не на Пульхерии Васильевне. На Мире – женщине из будущего. Но в твоих рассказах, которые ты публикуешь на сайтах, отчего-то можно узнать лишь черты характера Пульхерии. Видимо, твоя любовь не исчезла. И эти беспрестанные звонки по ночам, когда жена уснула, ты встаёшь с кровати, проходишь босыми ногами на кухню и набираешь слепыми пальцами номер телефона Пульхерии. И тут начинается самый настоящий Фрейд. «Ты не должна меня забывать…» «Твой тело горячее и родное…», «Твои уста, твои руки…о, эти лебяжьи руки твои, беззащитная нагота…» «Ты сама меня бросила» «Я женился, чтобы отомстить тебе» «Ты не думала уходить от мужа, хотя обещала…» «Я не могу без тебя…» «Я непрестанно думаю о тебе…» «Представляю, как ты садишься на корточки, твои ляжки чуть разъезжаются».

И в ответ: «Нет, я думала, что уйду от мужа, но не ушла, ты должен забыть меня потому, что у меня дети, а ты не приспособлен воспитывать малышей…ты всю жизнь прожил с мамой, поэтому остался взрослым ребенком. А мне надо кормить, одевать, обувать сыновей! И не тревожь меня вообще. Дело не в любви, не в наготе, не в нежных руках и не в том, как я сажусь на корточки. Я то и дело сижу так, играя с малышами. Не пиши мне и не звони. И даже не вздумай сниться. Никогда. Ибо каждый сон о тебе – это несчастье!»

Но Феликс каждую ночь упрямо был рядом, возле, на Пульхерии, внутри Пульхерии. Это была его вторая жизнь…Уйди! Уйди!

Уйди! И останься!

6.

Соцгород недвижим, но время в нём пульсирует. Оно не убывает, а прибывает. Нарастает, увеличивается. Малыши выросли. Венедикт, Антон и Костя. Такие взрослые, что отпускать пора. Но Соцгород – это то, что в груди, его не вырвешь, не потеряешь. Если честно, последнее время все боятся чипирования, вот пустили такую сплетню, что с вакциной всех прочипируют. Что можно будет коснуться плечом и тут же волны пойдут в занебесье. И вай-фай можно настраивать через чипы. Такая чушь! Хорошо, что в Соцгороде никто этому не верит. Как и в то, что Пульхерия могла кому-то повредить – особенно человеку, написавшему пьесу. В Соцгороде вообще люди верят только в добро. А пьеса называется «Сеяния», якобы ни один театр не принимал этого автора, и главный режиссёр указал на дверь. Но причём тут Пульхерия? Она не читала, не ходила, режиссера в глаза не видела, никакого звука не издавала, вообще рот не открывала в эту сторону. И режиссер не мог сказать, что «ну, зачем вы мучаете эту Пульхерию? Она намного вас слабее, неотёсанне, она же деревенщина, пахабщина, бескультурщина, что там у неё? Куча красивостей, неожиданных эпитетов, ну пристрастилась писать свои вирши, научилась, наблатыкалась. А вы, вы же выше, умнее, достойнее. Чего вы к Пульхерии привязались? Отстаньте от бедняжки. Она же по всей Москве бегает и жалуется, как вы её достали…и ещё сусальное золото, люстра, купол, люди, как гусеницы, я стояла, я зареванная, я шептала…»

Разве можно беды, что случились с почти посторонним человеком, сваливать на Пульхерию? Драматургия, трагедия, комедия! Конечно, похвально, что в глазах кого-то Пульхерия представляла угрозу. Значит, можно именем Пульхерии пугать всякую нечисть. Можно руководить ураганом, торнадо, смерчами, пожарами, погромами, войнами, лодками, поездами, правительством! Это ли не хорошее начало? Но, нет, это не так, это вранье и оговоры. Если бы Пульхерия могла чем-то управлять, так в первую очередь она бы возродила Соцгород, с его башнями, колокольнями, сталинками, с площадями, с окраинами, она бы помогла всем немощным, всем сиротам, стрикам, всем обездоленным. Ведь было же, было это единение! Эта мощь строительства, возведения, были заводы, были фабрики. Космос был!

И чего врать-то? Вызывать жалость? Ой, меня бедную, ой меня несчастную, ой меня ненагядную-ю… Да кому ты нужна кроме твоего супруга, что торгует, как Цывин, да обирает стриков-художников, рисуя дохлых тараканов? Всё мёртвое изначально, как схемы, как план картин, как сценарий чего-то. Но нельзя расплакаться, растревожиться. Сердце молчит, как глухонемое у Пульхерии. Конечно, мертвому трудно доказать, что он неживой, хотя уже и зубы выкрошились, и губы посинели, и скелет прогнил. А уж вонь идёт такая, что хоть противогаз надевай. Но Пульхерия – женщина добрая, не злопамятная. Чего к старикам цепляться? Всё равно всё встанет на свои места. Да и хворост подбрасывать не хочется. И гусей травить тоже.

Гуси-гуси,