Позабыв о всех делах, Промода заботливо усадила мать и брата и стала расспрашивать их о домашних новостях. Годадхорчондро посидел немного, потом пошел бродить по дому. Невозможно было спрятать от Годадхора что-нибудь съестное. Его глаза шныряли повсюду и быстро находили лакомый кусочек. Шошибхушон с чувством крайнего раздражения ушел на службу. Промода пошла готовить все необходимое для семейного пиршества. Настал вечер. Мать Промоды сварила себе ужин и поела одна. Потом принялись ужинать остальные.

С этого дня Шошибхушон занял в собственном доме положение подчиненного, а мать Промоды стала полновластной хозяйкой. Годадхор пошел в школу, чтоб наверстать упущенное. Промода продолжала заботиться о своих гостях. Кто знает, может быть, ей хотелось, чтобы люди поскорее забыли о ее прегрешениях.

Один известный писатель сказал: «Расставаться всегда тяжело, вероятно, потому, что расставание напоминает нам о той великой разлуке, которую несет смерть». Какая поистине справедливая мысль! В самом деле, почему мы так горько переживаем разлуку, когда знаем, что друг или брат, покидая нас сегодня, снова вернется к нам? И если сердце не слушает доводов рассудка, то только из-за этого вечного страха перед последней разлукой. Правда, в момент прощания мы не думаем о смерти, и все-таки в ней — главная причина печали, которую вызывает разлука. Но мы склонны отдавать предпочтение мелочам, забывая о главном. С легким сердцем человек может дать другому пять рупий, не очень расстроишься ты, потеряв даже десять рупий, но если продавец на базаре обсчитает тебя на четыре аны, ты будешь переживать это событие, как большую обиду. Почему? Да потому, что начнешь думать, будто лавочник умнее и хитрее тебя. Люди не желают признаваться в недостатке ума. Когда же их обманывают, они как бы расписываются в этом сами. Вот причина недовольства собой в таких случаях. Поэтому-то и понятно, что иные чувства нередко пробуждаются в нас тогда, когда вызвавший их повод остался далеко позади; в момент, когда чувства эти возникают, нам уже трудно бывает понять, откуда они взялись.

Простившись с Бидху, Шорола погрузилась в тяжелое раздумье. «И зачем только я отпустила его, — говорила она себе. — В сто раз было бы лучше, если б он остался дома. Лучше вместе голодать, чем страдать в разлуке. Однако что же это я! — остановила она себя. — Разве была бы я довольна, если б ему пришлось испытывать здесь унижения?! Да и могла ли я смотреть спокойно, как он голодает!» И Шорола стала припоминать ласковые слова Бидхубхушона, дни, когда он бывал с ней особенно нежен. В эти минуты разве могла она помнить о таких мелочах, как вспыльчивость мужа или его ссоры с соседями, из-за которых в свое время она пролила немало слез? Зато ясно припомнила она болезни, которыми болел Бидху, и подумала: кто же позаботится о нем, если он там заболеет? Так, отдаваясь этим безутешным мыслям, сидела Шорола на крыше дома, заливаясь горючими слезами. Проводив Бидху, она сразу же поднялась на крышу и смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. А Бидхубхушон после каждых двух шагов оборачивался и смотрел в ее сторону. Но через некоторое время огромный баньян скрыл их друг от друга. Тяжело вздохнул Бидху, вытер глаза и пошел дальше, а Шорола все еще сидела на крыше. Была минута, когда ей хотелось кинуться за мужем и вернуть его. Но тут же она подумала, что вряд ли это принесет им счастье. «Лучше уж я сама умру, а его избавлю от непосильных забот! Ради него я согласилась бы стать служанкой у диди, съедала бы одну горстку риса в день». Так горевала Шорола, продолжая сидеть на крыше.

Шема уже закончила уборку в доме и, собираясь готовить, позвала Шоролу. Было за поддень, но Шорола, казалось, не замечала времени. Шема подошла поближе:

— Да что же ты, гинни[39], разве у тебя одной муж отправился в чужие края? — спросила она.

Услышав голос Шемы, Шорола пришла в себя. Утирая глаза краем сари, она спросила Шему:

— Что ты говоришь?

— Что говорю? — повторила Шема. — Разве мы больше не будем готовить? Тебе сейчас кусок в рот не идет, значит, и мы должны голодать?

— Правда, Шема, я сейчас ничего не хочу. Но ты приготовь что-нибудь для себя, — ответила Шорола.

— А что будет есть Гопал, когда вернется из школы?

— Разве уже так поздно? — удивилась Шорола.

— Конечно. Или ты думаешь, что из-за тебя и солнце стоит на месте?

Шорола взглянула на солнце и увидела, что время близится к вечеру. Быстро спустилась она с крыши и принялась готовить ужин. Пришел Гопал, она его накормила, сама же едва притронулась к еде. Шема съела все, что осталось. Так прошел день, за ним еще один. Томительное пламя разлуки хотя и не угасло вовсе, но все же не так сильно жгло сердце Шоролы. Время — великий целитель! Как жестоко приходилось бы страдать, если б горе с течением времени не теряло своей остроты!

Через несколько дней после раздела в доме появился Годадхор с матерью. При Бидхубхушоне ни Годадхор, ни его мать не задевали Шоролу и не осмеливались притеснять ее. Только Промода порой разражалась градом ругательств. Но Шорола делала вид, что не слышит их. Зато теперь они все трое с лихвой принялись вымещать на бедной Шороле свое вынужденное смирение.

Однажды, стоя на террасе, Промода с издевкой спросила Шему:

— Скажи-ка, Шема, где ваш господин? Одежду одалживать или деньги занимать пошел? Второй день не слышу его песен.

— Подожди, если будешь жива да если сохранит бог твои глаза и уши, еще увидишь и услышишь.

Промода совсем разъярилась:

— Повтори-ка, что ты сказала?

— А я спросила тебя, не знаешь ли, какое сегодня число, — с невинной улыбкой ответила Шема.

— Посмотрите, до чего хитра эта ведьма! Да скажи ты такое в моем доме, я бы тебе все лицо туфлей разукрасила! — закричала Промода.

Тут вмешалась Шорола:

— Хватит, Шема, перестань! — уговаривала она ее. — Пускай говорит все, что в голову придет, тебе же от этого никакого вреда не будет!

— И не подумаю успокоиться! Да откуда она такая взялась, — продолжала Шема и громко крикнула Промоде:

— Собираешься туфлей прибить? Что ж, попробуй! У меня тоже есть руки!

От злости Промада не знала, что и сказать, все ее красноречие развеялось:

— Подожди, подожди! Пусть только твой хозяин домой вернется, уж я тогда тебе покажу, — только и крикнула она Шеме.

— А ты покажи мне сейчас! Зачем ждать, пока он придет?

Промода побагровела до кончиков ушей, она задыхалась, руки и ноги тряслись, так что звенели ее украшения. Не в силах сказать ни одного слова, она ушла на свою половину.

Мать Промоды с удивлением смотрела на свою дочь. Обычно она поддерживала ее во всех ссорах, но сейчас, после того как увидела решительность Шемы, у нее пропала охота вмешиваться в эту стычку. Она попробовала утешить Промоду: