Девушка на вопросы отвечала скупо. Сказала только, что выросла в лесу и никак еще не может привыкнуть к городу.

– Что же вам не нравится у нас? – спросил студент.

– Не знаю… Вчера мне пришлось одной возвращаться ночью. Мертво кругом: ни деревца, ни травки, – камень один. Жутко как-то…

Он смотрел прямо в ее голубые глаза. И чем больше он в них вглядывался, тем больше они ему нравились. В их глубине мерцала грусть.

Ему захотелось подбодрить ее, дать ей почувствовать, что в нем она найдет надежного друга.

Скоро он узнал, что она собирается на естественно-исторические курсы, и весело сказал:

– Ну вот, будем с вами коллегами: я ведь тоже по этой части.

Тут его собеседница сразу оживилась.

– Вы, значит, хорошо знаете лес? – радостно сказала она. – Расскажите что-нибудь о лесных зверях. Я готова слушать о них часами.

На мгновение студент смутился. Что интересного мог рассказать о животных он, изучавший их только по костям да по книгам, человеку, выросшему в лесу?

Но тут вспомнился ему рассказ Ларивона, и он с увлечением начал рассказывать об Одинце.

Оттого ли, что был он в тот день «в ударе», оттого ли, что с наивным любопытством и восторгом смотрели на него голубые глаза, – только неожиданно он почувствовал в себе необычайный дар красноречия.

Гости бросили споры и окружили рассказчика. А он красивыми и сильными словами живописал перед ними дикую и прекрасную жизнь старого лося.

Он особенно подчеркнул громадный рост, угрюмый нрав и чудовищную силу зверя. На хитрой догадке крестьянина о тайном убежище Одинца он построил целую запутанную легенду. Зверь получился в его рассказе кем-то вроде сказочного великана, живущего в неприступном заклятом убежище.

– Это последний старый бык в нашем краю, так близко от города, – заключил рассказчик. – Теперь лосей бьют, не дав им войти в полную силу и стать действительно опасными. Со смертью Одинца из наших лесов исчезнет последний лесной великан. Славный трофей для охотника. Крестьяне ничего не могут поделать с ним. Приезжали звать меня.

– Вы поедете его убивать? – быстро спросила девушка. – Вы уже много лосей убили?

Весь пыл студента мигом остыл.

«Влип!» – с ужасом подумал он.

Хотел соврать, но вовремя вспомнил, что товарищи знают, какой он охотник, и, конечно, выдадут его с головой.

– Мне, собственно, – промямлил он, не поднимая глаз на собеседницу, – не приходилось пока по крупному зверю.

– На зайчиков-то безопасней! – съехидничал кто-то из товарищей.

Кровь бросилась студенту в голову. И так же внезапно отхлынула, когда он взглянул на девушку.

Он заметил только ее улыбку, презрительную и жесткую.

«Она думает, что я трус», – подумал студент. И он громко сказал:

– Но этого лося я убью. Завтра еду.

Кто-то сострил:

– Насморка, гляди, не получи. Пожалуй, ночевать-то в лесу придется!

Кто-то крикнул:

– Выпьем за нашего Тартарена из Тараскона!

Зазвенели стаканы; хозяин кинулся к роялю и забарабанил марш.

Но студент сдержал себя и не стал вступать в пререкания с товарищами. Презрительно пожав плечами, он отошел в сторону и, как только разговор перескочил на другое, незаметно скользнул в прихожую.

По дороге он вспоминал то ироническую улыбку, то добрые глаза своей новой знакомой. Грусть ясных ее глаз никак у него не мирилась со злой насмешкой и строго сдвинутыми золотистыми бровями.

Он злился на себя, на весь мир и бормотал, сжимая кулаки:

– Уж смеяться-то над собой я никому не позволю!

* * *

И вот он в лесу. Он десять дней выслеживает, караулит, скрадывает, у него действительно сильный насморк, потому что он два раза уже промочил ноги. Но он еще не сделал ни одного выстрела по лосю.

А сейчас проклятый зверь убил еще двух собак, за которых охотнику придется теперь платить Ларивону: только одна из собак – та, что уцелела, – была его собственная.

Убить зверя оказалось делом неожиданно трудным. Одинец решительно не желал встречаться с охотником и не принимал боя.

Теперь одна надежда оставалась у охотника: найти лежку и около нее подкараулить осторожного зверя. Но где оно, это таинственное убежище зверя?

Охотник широко открыл глаза.

Ну конечно: опять то же место! Именно здесь всегда исчезает Одинец.

За этой чащей – большая гарь, за гарью – перелесок, за перелеском – там, где сейчас тявкает давно убежавшая собака, – непроходимое болото. Там обрываются следы.

Охотник вскинул ружье на плечо и пошел вперед, огибая чащу.

Он твердо решил немедленно разгадать тайну исчезновения Одинца.

Горелое место густо поросло дикой травой и лиственным молодняком. Было уже седьмое сентября, и зелень по-осеннему никла к земле[2].

Ноги охотника путались в цепких травах, но он шел напрямик через гарь – прямо на голос тявкающей все на одном месте собаки.

Несмотря на пышную растительность, гарь казалась безжизненной, птиц совсем не было слышно. Из высокой травы мертвыми головешками торчали черные обгорелые пни.

Один из них – прямо впереди – привлек внимание охотника своей странной формой. Его закрывала листва низеньких березок и мешала разглядеть.

«Что за чертовщина! – досадливо подумал охотник. – Мне положительно начинает казаться, что у него – глаз и он глядит на меня. В этой глуши скоро черти начнут мерещиться!»

Черная головешка, глядящая маленьким живым глазом, вызывала жуткое чувство.

«Подойду и стукну его прикладом, чтоб рассыпался», – думал охотник, шагая прямо к пню.

Но вдруг черный пень исчез. Охотник вздрогнул и остановился.

Ему пришло в голову снять с плеча винтовку и приготовиться стрелять. Но сейчас же стало стыдно своей суеверной трусости.

Он решительно сделал шаг вперед к тому месту, где только что был пень, а теперь не видно было ничего, кроме березок и травы.

Он не успел еще опустить ногу на землю, как черный пень появился опять. Он с треском и грохотом взорвался из травы и стремительно помчался прочь, забирая все выше над гарью.

Охотник, растерявшись, слишком поздно сорвал ружье и выпалил в воздух, не успев даже донести приклада до плеча.

– Дурак набитый! – громко выругал он себя, едва устояв на ногах от сильной отдачи в грудь. – Глухаря испугался! На десять шагов подпустил – тут бы его и пулей можно, сидячего!