— У меня нет ни одной на примете, — уныло констатировал я.

— Me to, — все так же некорректно согласился Генри. — Порой жизнь чудовищно скучна.

Как два здоровых и прилежных боксера умудрились так быстро сдуться после омаров и нескольких бутылок сухого белого итальянского вина, осталось загадкой. Сказать, что мы перетрудились, было бы огромным преувеличением.

Для хранения тайн требуются определенные технические навыки — может быть, даже особый талант. У Генри Моргана не было ни того, ни другого. Как-то раз в конце октября он посвятил меня в свою Тайну, которая объясняла многое в его жизни.

У Генри не было работы, он был артистом — в точности как Улле Монтанус, — и время от времени оставался без гроша в кармане. Но он всегда держался на плаву. Так было всегда, с тех самых пор, как он вернулся домой из континентальной Европы. У Генри было небольшое наследство — точнее, его доля, находящаяся под контролем юридической фирмы и высылаемая ему раз в месяц. Иногда он продавал какую-нибудь драгоценную нечитаемую книгу из дедовской библиотеки или подрабатывал в городе или в порту. Всякий раз он находил выход из положения.

Но он удивительным образом оставался все тем же энергичным и предприимчивым мужчиной в самом расцвете сил и носился по дому в грязном рабочем комбинезоне, вовсе не производя впечатления чувствительного пианиста, который мечтал в один прекрасный день поразить мир своим искусством.

Генри планировал арендовать театр «Сёдра», чтобы однажды вечером исполнить большое фортепианное произведение «Европа. Обломки воспоминаний», над которым он работал последние пятнадцать лет. Теперь, как он считал, настало время для дебюта. Я был абсолютно согласен с тем, что театр «Сёдра» — вполне подходящее место. Ведь один удивительный венгр несколько лет назад арендовал Драматен — и выступил с большим успехом. Генри Морган вполне мог добиться такого же. Аренда плюс персонал стоили четыре с половиной — пять тысяч, а весной обязательно бывают дополнительные выходные. Если заранее разослать приглашения — этакие едкие, броские, как выразился Генри, — всему музыкальному истеблишменту, включая критиков, продюсеров и антрепренеров, то мероприятие обречено на успех.

Какими бы возвышенными ни были планы, под небом голубым всегда есть земля, которую нужно возделывать. Чтобы стать частью музыкальной индустрии, требовались жесткие методы. Я поддерживал Генри на все сто. Весь его огромный труд был записан в толстенной нотной тетради, и, как утверждал сам Генри, пары часов репетиций в день было достаточно, чтобы отработать самые тонкие нюансы. Однако мне казалось, что репетиция в чистом виде занимает не более четверти часа, остальное время уходит на шлягеры, кофе, обед, еще кофе и бесконечное расхаживание по квартире.

Именно это расхаживание и громко хлопающие двери будили во мне любопытство и сеяли сомнения. Генри постоянно бродил — в рабочее время, разумеется, — в своем грязном голубом комбинезоне, утверждая, что именно в этой одежде ему особенно хорошо свистится.

— Комбинезон на лямках и с ширинкой на пуговицах дарует ощущение гармонии! — заявлял он. — Попробуй сам!

Сказано — сделано. Я напялил еще хранящий тепло тела комбинезон, который, правда, оказался мне великоват, и констатировал, что это довольно приятно. Мне, конечно, и самому доводилось работать в комбинезоне, но я никогда не задумывался над тем, что в таком виде автоматически начинаешь свистеть — это как бы неотъемлемая часть имиджа. И свистится в комбинезоне неплохо — за какую арию ни примешься.

— Вот черт! — воскликнул я. — Надо и мне такой купить.

— Конечно, — одобрил Генри, снова облачаясь в свой комбинезон. — В мужском магазине «Альбертс» продаются. Недорого. К тому же в комбинезоне чувствуешь, что как бы занят полезным делом. Становишься настоящим тружеником культуры!

В этом я с ним был полностью согласен, но неясным оставалось одно: как Генри успевает так выпачкать одежду, едва ли не в глине вымазать, покидая квартиру совсем ненадолго. Насколько я знал, во дворе не было даже песочницы.

Генри очень хорошо понимал, что этот вопрос меня волнует, и вот теперь, в конце октября, спустя месяц после моего переезда, он решил, что я выдержал испытание и вполне могу быть посвящен в Тайну. Я проявил себя верным, лояльным и надежным другом, считал Генри. Настала пора включить меня в круг избранных, посвященных. Кроме того, я мог стать неплохим помощником, отметил Генри.

Это была по меньшей мере невероятная история.

Молодость Генри прошла большей частью в континентальной Европе. Дезертировав из армии во время срочной службы, он ударился в бега. Авантюра с бегством за границу продлилась целых пять лет — так, по крайней мере, утверждал сам Генри, — и завершилась той самой бунтарской весной шестьдесят восьмого. В то время он был в Париже, в самом центре событий — впрочем, как и всегда, — там его и застало письмо матери, сообщающее печальную новость. В самый разгар революции дед Моргоншерна, поднявшись по лестнице в доме на улице Хурнсгатан, упал в прихожей с разрывом сердца.

Генри вызывали домой — его изгнание утратило смысл, ибо военные давно о нем забыли, — для участия в прощании с дедом, которого должны были похоронить в фамильной могиле на кладбище Скугсчюркогорден. О старике Моргоншерне искренне скорбили, и оставшиеся в живых члены общества «ООО» украсили могилу внушительным траурным венком. Все происходило без лишнего шума, как того желал усопший.

Осталось и завещание. Представители рода Моргоншерна получили причитающуюся им долю, и Генри, изнемогающий от любопытства, тоже. Доля Генри была сокрыта в двух конвертах. Один из них содержал сведения чисто экономического характера — о месячном пособии в размере полутора тысяч крон: «чтобы предоставить внуку Генри Моргану возможность развиваться как музыканту и композитору, не поддаваясь действию рыночных механизмов, царящих в современном мире, лишенном вкуса и стиля…» — как выразился старик Моргоншерна. Сумма выплачивалась через юридическую фирму, подлежала индексации и была вычислена таким хитроумным образом, что у наследника не было ни малейшей возможности прокутить состояние, ленясь и роскошествуя.

Содержимое второго конверта было еще удивительнее. На конверте красовались две надписи: «Фирма» — чернилами и «Генри Моргану» — простым карандашом. Возможно, дед до последней минуты сомневался, кому оставить в наследство это своеобразное послание.

Генри досталась пачка пожелтевших бумаг, одна из которых была особенно хрупкой, бледной, потертой и засаленной. Это была старая карта. Послание содержало историю о том, как старый денди — который, как мы знаем, был страстным игроком, однажды выигравшим прекрасную чиппендейловскую мебель, принадлежавшую Эрнсту Рольфу, — как-то ночью играл в покер с господами из общества «ООО» («Опытные, Образованные, Объездившие полмира») — высокообразованными господами, учеными. Один из этих господ был историком, который исследовал квартал Русендаль Стёрре, где жил Моргоншерна. Историк сделал потрясающее открытие. Он реконструировал легендарные бельмановские подземелья и нашел, благодаря старинным рисункам, тайник с кладом.