Я рассмотрел толстую опору, которая поддерживала поперечную балку, и поскреб ее камнем. Дерево было сплошь серое и подгнившее. Пахло плесенью и землей, болотистой почвой.

— Верю, — согласился я. — Это наверняка очень старый ход. Но в золото мне не верится.

— Да, да, — вздохнул Генри. — Понимаю. Можно сомневаться, можно спрашивать себя, чем ты, собственно занят. Но что толку? Надо пытаться. Надо во что-то верить!

— А что, сегодня здесь никто не работает?

— Кажется, сегодня очередь Грегера. Но он может быть занят. Он работает на Воровскую Королеву.

— Владелицу «Мёбельман»?

— Yes. Она отличная. Она управляет Грегером и Биргером, гребет золото лопатой. Что в руки ни возьмет — из всего делает деньги. Ушлая девица!

— И они во все это верят?

— Вкалывают только так. В основном пашем мы с Грегером и Биргером. Ларсон-Волчара и Паван здесь все больше за ворот закладывают. Но мы двигаемся потихоньку.

— И они не требуют доказательств? Не понимаю, как ты умудряешься заставлять их рыть, как каторжных, на одном честном слове.

— Вера творит чудеса. Это не я заставляю их рыть. Они надеются на успех — и я, черт возьми, тоже. К тому же, мы иногда вечеринки устраиваем. Я угощаю всех. Кстати, в ноябре должны собраться, совсем забыл. Надо раздобыть денег.

Сложно сказать, в чем было дело, но что-то заставляло меня верить Генри. Стоило ему заговорить о каком-нибудь проекте, как его энтузиазм заражал собеседника, словно тяжкая болезнь. Следовало признать, что мир бизнеса утратил в лице господина Моргана блестящего торговца.

Я последовал совету Генри и купил в магазине «Альбертс» приличный синий комбинезон. Генри был прав и в отношении свиста: свистелось в комбинезоне отменно. В самой позе, которую немедленно принимает человек, облачившийся в комбинезон, есть нечто спокойное и гармоничное: руки глубоко в карманах, снюс и сигареты тоже, инструменты, книги — да вообще, что бы ни взбрело в голову, — умещается в комбинезоне.

Прошло совсем немного времени, и я стал полноправным вкладчиком фирмы. Меня представили Филателисту — маленькому, потертому господину в полукруглых очках, большому специалисту в своей области, — и всей команде «Мёбельман». Воровская Королева тоже была надежным специалистом. Ей хватало одного беглого взгляда на любой предмет, чтобы определить его рыночную стоимость с точностью до эре, и после она ни пол-эре не уступала. Королева расхаживала среди своего барахла в платье, убрав волосы валиком, и излучала почти одухотворенное величие.

Грегер был туповат и несамостоятелен: он старался во всем подражать Биргеру, который на фоне товарища казался довольно элегантным. Биргер смахивал на башмачника из книги о Пиноккио, которая была у меня в детстве, — только чуть моложе. Как и этот персонаж, он всегда говорил только правду.

Биргер был настоящий чаровник. Он шагал в ногу со временем и порой, под настроение, захаживал в магазин «Альбертс» за новым обмундированием. Всегда гладко выбритый, причесанный и выглаженный, Биргер был неплохим знатоком поэзии и сам писал стихи на уровне рифмоплета примерно третьего ранга. У него редко оставалось время для покупателей.

Ларсон-Волчара и Паван тоже участвовали в проекте. Ни один из них разговорчивостью не отличался, они просто делали свое дело без лишних слов. Чем они занимались бы, не будь этой работы, неизвестно. Оба были на пенсии.

Когда я подключился к раскопкам, осень уже полностью вступила в свои права. День шел за днем, теперь подчиняясь более четкому распорядку. После раннего завтрака начинались часы, посвященные Искусству, — в библиотеке с «Красной комнатой». Работа наконец-то пошла, мой анализ принял определенную форму, и мне стало казаться, что из-под клавиш печатной машинки время от времени летят искры неподдельного остроумия. Лиценциат Борг — точнее, суровая прямолинейность его циничных высказываний, — являл собой естественный катализатор. Между Боргом и главным героем Арвидом Фальком изначально существовала глубокая связь, поэтому он вполне мог непринужденно комментировать происходящее со стороны. Борг был неоценим, но я все же с трудом представлял себе сюжет книги без Улле Монтануса. Поэтому я не расставался с мыслью о том, что его доселе неизвестный деревенский сын Калле Монтанус, восемнадцати лет от роду, спит на кухонном диване в оккупированном квартале. Написать роман о Стокгольме, обойдя стороной антибуржуазную молодежь, было немыслимо. По моему замыслу, Арвид должен был избавиться от занудной учительницы и предаться разгульной богемной жизни — возможно, в компании развеселой девчонки из квартала Мульваден. Это было гениально.

Страницы рождались одна из другой, текст полился рекой, издатель Торстен Франсен был очень доволен, хоть и продолжал слегка подгонять меня.

После пары часов прилежания в библиотеке ясное осеннее утро сменялось обеденной порой. Мы ели в «Костас» на улице Бельмансгатан, благодаря неиссякаемому запасу обеденных купонов, хранившихся в ящике комода Генри. Я пообещал ему не спрашивать, откуда он их берет, и до сих пор ничего об этом не знаю.

После обеда наступала пора раскопок. Несколько часов труда в одиночестве — внизу было тесно. Приходилось пробиваться сквозь глину, песок и землю, лежащие слоями. Работа была монотонной и скучной, но в трудную минуту на выручку приходили мысли о том, что мы сделаем с найденными деньгами.

Приближался ужин, готовили мы по очереди. Генри был настоящим гигантом кулинарии, и его внушительная коллекция поваренных книг вмещала все — от экзотических лакомств с Бали до простой пищи для шведских охотников за сокровищами.

После ужина силы, как правило, нас покидали: усталость от физического и умственного труда давала себя знать. Мы играли в бильярд, смотрели телевизор, читали что-нибудь хорошее и разговаривали. Генри рассказывал истории из своей жизни в континентальной Европе и давал мне, не обладающему жизненным опытом, сопоставимым с искушенностью мистера Моргана, советы о том, как следует обставить современную «Красную комнату».

Нам, несомненно, повезло: мы обустроили свой быт именно так, как надо. Я имею в виду душевно-телесный баланс. Нам не хватало только женщин.

Артисты — чувствительные души, вечные цыгане. Генри Морган не был исключением: его рояль в одно мгновение мог оказаться расстроенным, да что там — совершенно неисправным. Это был худший рояль в мире, и как, скажите на милость, можно достичь вершин мастерства, играя на этом корыте? Даже глухого стошнит от одного его вида, возмущался чувствительный композитор.

Разыграв в очередной раз эту сцену, Генри отправлялся в подвал, чтобы тяжким трудом изгнать гнев и злобу. Спустя час он обычно возвращался в еще более скверном расположении духа. Оказывалось, что Генри наткнулся на каменную глыбу в стене, которую невозможно изъять без подкрепления.

— Ну, не хорони себя живьем, — говорил я самым ласковым тоном. — Прошвырнемся до «Европы», побоксируем. Поможет.

— Хорошая мысль, — вздыхал Генри. — Дурацкий день, было же написано в гороскопе. Ничего не ладится.