Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем поднял голову и зачирикал красному с зеленой грудкой – и пошло-поехало.
Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.
Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. В воздух поднялись 10 000 мух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел на ступеньки.
Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и одновременно могли. Я слышал, как у них пытаются работать крохотные мозги. Тут есть пища и вода, а что означает это открытое пространство?
Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Соскочил в проем дверцы со своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял 15 секунд, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой башке что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо в небо. Выше, выше, выше, выше. Прямо вверх! Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.
Настала очередь красного с зеленой грудкой.
Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки. Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его принимать. Трудная игра.
Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат. Человек и собака наблюдают. И столько неба, столько неба.
Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.
ВЖЖИК!
Птицы не стало.
Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.
Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня только что выбрали мэром. У меня здорово стоял, а потом кто-то швырнул в меня комком грязи… и Джойс меня растолкала.
– Что случилось с птичками?
– К чертям птичек! Я – мэр Нью-Йорка!
– Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!
– Птички? Птички? Какие птички?
– Да просыпайся же, черт тебя побери!
– Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.
– ГДЕ ПТИЧКИ?
– Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.
– Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.
– Дурак?
– Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки? Ты правда хочешь сказать, что выпустил их?
– Ну, я могу сказать только, что они не заперты в ванной, и в буфете их тоже нет.
– Они же там умрут с голоду!
– Они могут ловить червей, есть ягоды и все такое.
– Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!
– Пусть учатся или сдохнут, – ответил я, медленно повернулся на другой бок и снова начал засыпать. Смутно слышал, как она готовит ужин, роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели, Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я уснул.
То есть ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как меня мацают. Я открыл глаза – Джойс пялилась на меня как ненормальная. Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы мне ноздри щекочут. Я много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и засадил.
Легавой на самом деле она не была, она была легавой канцеляристкой. И как-то начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носит лиловую булавку для галстука и «настоящий джентльмен».
– Ох, он такой добрый!
Я слушал истории про него каждый вечер.
– Ну, – спрашивал я, – как сегодня поживает наша старая-добрая Лиловая Булавка?
– О, – отвечала она, – знаешь, что произошло?
– Нет, крошка, потому и спрашиваю.
– Ох, он ТАКОЙ джентльмен!
– Ладно. Ладно. Что произошло?
– Знаешь, он так много страдал!
– Конечно.
– Знаешь, у него жена умерла.
– Нет, не знал.
– Какой ты развязный. Я тебе говорю, у него умерла жена, и он истратил пятнадцать тысяч долларов на ее лечение и похороны.
– Хорошо. И?
– Иду я по коридору. А он навстречу. Едва не столкнулись. Он посмотрел на меня и говорит со своим турецким акцентом: «Ах, вы такая прекрасная!» И знаешь, что он сделал?
– Нет, крошка, расскажи. Рассказывай скорее.
– Он поцеловал меня в лоб, слегка, этак легонько. И пошел дальше.
– Я могу тебе про него кое-что рассказать, крошка. Он слишком кино насмотрелся.
– Откуда ты знаешь?
– То есть как?
– Он владелец кинотеатра для автомобилистов. Он им управляет каждый вечер после работы.
– Оно и видно, – сказал я.
– Но он такой джентльмен! – сказала она.
– Слушай, детка, я не хочу делать тебе больно, но…
– Но что?
– Слушай, у вас в захолустье так не принято. А я в пятидесяти местах работал, может, в ста. И нигде надолго не задерживался. Я вот о чем: в конторах по всей Америке играют в определенную игру. Людям скучно, они не знают, чем заняться, поэтому играют в конторскую романтику. В большинстве случаев это ничего не значит, кроме препровождения времени. Иногда им удается выхарить поебку-другую на стороне. Но даже так это просто легкое развлечение, вроде кегельбана, телевизора или новогодней вечеринки. Ты должна понять, что это ничего не означает, и тогда тебе не будет больно. Понимаешь?
– Я считаю, что мистер Партизян искренен.
– Ты на эту булавку наколешься, крошка, попомнишь мои слова. Осторожнее с этими пройдохами. Это такая же туфта, как свинцовая монетка.
– Он не туфта. Он джентльмен. Настоящий джентльмен. Если б только ты тоже был джентльменом.
Я махнул рукой. Сел на кушетку, взял свой листок с планом и попытался выучить наизусть бульвар Бэбкок. Бэбкок делился на 14, 39, 51, 62. Какого черта? Я что, не смогу это запомнить?
Наконец мне дали выходной, и знаете, что я сделал? Я встал пораньше, пока Джойс не вернулась, и пошел на рынок немного подзатариться, и, может быть, я спятил. Я прошел рынок насквозь, и, вместо того чтобы купить славный красный бифштекс или даже кусок курицы для жарки, знаете, что я сделал? Я выкинул два очка и зашел в восточную секцию, где начал набивать корзинку осьминогами, морскими пауками, улитками, морской капустой и так далее. Кассир странно на меня посмотрел и стал выбивать чек.
Когда Джойс вернулась вечером домой, у меня все уже стояло на столе. Морская капуста, в ней чуть паука и кучки маленьких, золотистых, жаренных в масле улиток.