Пусть хоть теперь от нее отдохнет. Столько лет мучений не всякий выдержит. За такое терпение орден полагается. И хотя начальник рассказал ему, что за участок дают, Степаныч лишь улыбался. Да и чем такого напугаешь, если его в своей семье дубиной ласкают. Такому сам черт не страшен. Потому что живет с дьяволом в юбке. Видел бы ты, как обрадовался он возможности уехать в деревню и поработать, пожить самому, отдельно от семьи.

— А как у него на участке было? Справлялся Семен? Или как в семье?

— Да нет, все спокойно. Без особых происшествий. В семье его баба подмяла! Случается и теперь такое. С другими. Но в деревне она его не достанет…

Следователь лишь через неделю сумел приехать в деревню. В городе задержали другие дела. Рогачев невольно заметил перемены. Вон тот дом — недавно, казалось, еще чуть-чуть и ткнется лицом в землю. Теперь, шалишь, выпрямился. Окна не косят, рамы не вылезают из коробок, смотрят на мир уверенно. Прошпаклеванный, подтянутый, он выровнялся, словно избавился от назойливого радикулита и, поправив шапку — крышу, гордо посматривает на соседей. К нему от самой дороги ведет забетонированная дорожка, по ней вихрастый мальчонка уже гоняет на самокате, озорно улыбаясь щербатым ртом каждому встречному.

— Эй, мужик! Скажи-ка, где здесь милиционер живет? — приоткрыл дверцу машины водитель. Мальчишка затормозил:

— Я не мужик, понял? Я — Володя! А дядька мильцанер живет у деда Федота! Вон там — в конце улицы! — указал пальцем куда-то и снова взялся гонять самокат.

Семена Степановича Костина дома не оказалось. Старик Федот ответил, что не знает, где искать участкового.

— У него дорог прорва! Полно хлопотов! Может, у переселенцев задержался или с бомжами говорит. Ему положено знать все про всех. Иначе, как работать станет?

— Тогда я подожду его, — Рогачев отправил водителя обратно в город. И Федот, обрадовавшийся редкой возможности общенья, подсел к следователю:

— А знаешь, Славик, нам еще людей привезли. Все бедолаги, насквозь горемычные! Нет на земле нашей покою людям. Всех беда с места сорвала, как листья ветром, раздувает по земле. Сколько скитальцев стало! Ить имели свои дома, работу. Не бездельные, не алкаши. Детву имеют. За что же их из своих углов повыгоняли? — сетовал Федот и сказал, словно спохватился:

— Я нашу деревеньку — Березняки — всегда любил. А городские обзывали ее захолустьем. Она почти такою стала, когда все люди посбежали. И волки стаями прибегали с лесу. Рыскали по улице серед дня. Знали, окаянные, не смогу с ними управиться в одиночку. Порой, веришь, до ветру за сарай пужался пойтить. А что, коль прихватят там?

Нынче — шалишь! Во, сколь люду стеклось к нам! И никто не обзывает деревеньку нашу. В обрат, Бога благодарят, что подарил спасение, приют и тишину. Не гляди, что припоздались. Иные поспели огороды поднять, картоху посадить. Уже свой лук едят. И картоху подкапывают. Свое! Сады то ж ухожены. В эту весну к нам соловьи вернулись. Уж как пели родимые! Тоже жизнь почуяли. И люди радуются.

Конешно, Васе тяжко. Все по бабе убивается. Но энта боль долго свербит. Одно плохо, работы у нас нет. А как жить без заработков? Ну переведут дух, успокоятся, поедут лучшее искать. И снова опустеет деревня?

— Не канючь, отец! — подошел коренастый мужик сзади. И, попросив на время пилу, сказал твердо: — От добра добра не ищут. Мы отсюда никуда не сдвинемся. Останемся на земле. Глянь, вчера мои картоху в город увезли на базар — молодую. Знаешь, сколько за нее взяли? Мне целый год надо было на заводе вкалывать! Все, что нужно было, купили и привезли. Теперь вот корову и кур, свиней заведем. Заживем на хозяйстве. Детей на вольном воздухе растить будем. Их шестеро! В городе — не прокормить. А тут, на своих харчах, глянь, как выправляются. В огороде, в саду, дома помогают. Не мы одни такие. Ну, а кому без города невмоготу, едино сбегут. И пускай. Жизнь сама отбор делает. Земля не останется сиротой. Для нее руки всегда сыщутся, — заторопился со двора.

— Как Ольга? Не ушла в город? — вспомнил Рогачев.

— Хотела намедни подружку навестить. Решилась было на пару дней уйти. Но… Не состоялось. Оне, наши бабы, детей Васи по очереди смотрят. В избе прибирают, поесть готовят. Те — занятые, своя орава на плечах у кажной висит. Оттого Ольге чаще других случается заместо мамки хозяевать. Поначалу аж плакала. Так ей не хотелось впрягаться в чужие сани. Но когда Вася крышу в ее доме подчинил и сарай наладил, замолкла. Нынче без слов его деткам молоко козье носит да яйцы. Намедни двух наседок посадила, чтоб цыплят вывели. Ведомо мне — не только для себя, — прищурился хитровато.

— Василий не собирается уезжать?

— На какие шиши? Родители Катерины не помогли ничем. Упрекнули, что не сберег бабу! И отписали, мол, сам выкручивайся, как хочешь! Он, когда енто посланье пришло, чуть в петлю не сунулся. Ольга его выдернула от погибели. Родителев обругала, самого жить заставила. Спужалась! Не приведись, задавится — ей тогда ентих детей растить. Кто ж их возьмет еще? У всех свои, кровные! А и Ольга с ими свыкаться стала помалу. В баню водит, кормит, стирает на них. Совсем закрутилась, про меня забывает. Но не сержусь. Обогреть сирот — дело Божье. Такое и на том свете ей зачтется.

— С ворами не водится? Появляются они здесь?

— Нет, милок! Как ушли, так с концами. Да и что они у нас возьмут? Годы нужны, чтоб люди добром обросли. А нищего грабить — зряшная затея. Ольга ныне поостыла к мужикам. Сначала боялась показаться в городе, теперь привыкла к Березнякам, своими они стали ей. Да и переселенцы ее коренной считают. Ведь она раньше их тут прижилась!

— Ну а бомжи? Они не обижают переселенцев?

— Да куда им! Живут своим табором. Не хотят на глаза лезть. Собственные беды заживляют. Они ж тут неспроста прижились. Милиция не гоняет. И крыша над головами имеется. Даже подрабатывают нынче. Принесет бомж из лесу вязанку дров и во двор к хозяйке. Мол, накормишь от пуза — забирай дрова. Ну, бабы рады. Ихним мужикам недосуг. Дома к зиме готовят. А и бомжам не надо в город плестись. Там они па свалке да в урнах пожрать ищут. Здесь же их, как людей, накормят. Вволю! Вот и приноровились. Нынче загодя заказы на дрова получают. И с утра — в лес. А им много ль надо? Раз в день поели — уже счастливые.

— Меж собой не дерутся?

— Это ты меня спроси! — услышал Славик за спиной зычный голос и, невольно вздрогнув, оглянулся. За спиною стоял Костин. — Мне уж давно доложили, что ты приехал. Да я не торопился. Все боялся, что с собой мою прапорщицу привез. Она грозилась навестить. А я как раз с женщинами беседовал. Душевные они тут! Сердечные! Не то, что наши в городе! Вместо сердца — кошелек, вместо души — калькулятор. Видно, надо человеку много выстрадать, чтоб другого несчастного понять. Ведь вот я считал, будто все бабы одинаковы. Оказалось — нет! Значит, только я — неудачник, — рассмеялся Семен Степанович и спросил:

— А ты чего бомжами интересуешься? По делу или из любопытства, на всякий случай?

— А у тебя какие-то наблюдения имеются? — спросил Рогачев.