Днем в Сен-Луи был праздник: военный парад, скачки, верблюжьи бега, гонки на пирогах. Полная программа провинциальных торжеств со своеобразным нубийским колоритом.

На улицах пестрели военные мундиры гарнизона — моряков, спаги и стрелков. Были и мулаты в городских одеждах, и старые аристократки Сенегалии (по происхождению метиски) — прямые и важные, в высоких чалмах из пестрого фуляра и с буклями по моде 1820 года, и молодые в давно вышедших из моды костюмах, приноровленных к африканским вкусам. Затем две-три белые женщины в новомодных платьях, а за ними толпы негров в своих побрякушках.

Весь Гет-н’дар принимал участие в торжестве. Весь запас веселья и жизнерадостности жителей Сен-Луи, весь народ, населявший старую колонию, выплеснулся теперь на улицу, чтобы завтра снова погрузиться в сон под могильным саваном своих соломенных крыш.

Спаги, согласно приказу, весь день проведшие на городской площади, были крайне возбуждены и взволнованы значительностью момента. Сегодня праздник в честь новых назначений и наград, привезенных последним курьером из Франции, и Жан, обычно державшийся в стороне, тоже присутствовал на полковом ужине. Черные рабыни еле успевали подавать: спаги не так много ели, как пили, и к этому времени почти все были пьяны. Провозглашались бесчисленные тосты, звучали анекдоты, то циничные, то наивные, и тяжеловесные солдатские остроты, полные скепсиса, но не лишенные ребячества. Пелись застольные песни, странные и чрезвычайно шумные, сочиненные в Алжире или какой-нибудь соседней стране; некоторые из этих песен исполнялись солистами, некоторые хором, под аккомпанемент бьющейся посуды и ударов кулака по столу.

Глупые, затасканные остроты вызывали взрывы молодого смеха; а некоторые словечки заставили бы покраснеть самого дьявола.

И вот среди общего разгула встает один спаги и, подняв стакан с шампанским, провозглашает тост:

— За всех павших у Мекки и Бобдиари!

Оригинальный тост придумал спаги!.. Хотел ли он почтить память усопших, или то был вызов — преступное издевательство над мертвыми? Спаги, провозгласивший этот зловещий тост, был сильно пьян, и его блуждающий взор горел мрачным огнем…

Увы! Что за дело товарищам до павших у Мекки и Бобдиари — с тех пор прошло много лет, и кости их давно побелели на горячем песке пустыни!.. Если товарищи, оставшиеся в Сен-Луи, и хранят еще в памяти их имена, то можно ли рассчитывать, что еще через несколько лет они не канут во мрак забвения.

За павших у Мекки и Бобдиари осушили стаканы, но этот странный тост вызвал всеобщее смущение, и водворилось безмолвие, как бы темным флером окутавшее стол, уставленный яствами, и пировавших за ним спаги. В особенности он подействовал на Жана, неожиданно оживившегося в веселой компании и целый вечер искренно смеявшегося, — он вдруг сделался мрачен и задумался, сам не отдавая себе отчета в своих мыслях… Павшие среди пустыни!.. Слова эти, будто крик шакала, раздавались в ушах, и в воображении его возникали грозные видения, от которых кровь стыла в жилах…

Слишком еще наивен бедняжка Жан; недостаточно закален для солдата! А между тем он отличался большой храбростью, никогда не робел в сражениях. Когда разговор заходил о Бубакар-Сегу, бродившем почти у самого Сен-Луи в Кайоре, — сердце его радостно билось; он мечтал о битве; ему казалось, что встреча с огнем неприятеля, хотя бы этого негритянского вождя, подействует на него благотворно, пробудит от спячки, и порою он жаждал этой встречи… Он сделался спаги, чтобы биться, а совсем не для того, чтобы дремать в объятиях кассонкейской девы в маленьком белом домике!..

Бедные юноши, поднимающие бокалы в память усопших, смейтесь, пойте, веселитесь до упаду, пользуйтесь мимолетной радостью! Но ваши веселые песни звучат диссонансом здесь, в пустыне Сенегалии, где в будущем многих ждут могилы.

— Эн Галлам! Какое магическое слово для пленного негра!

Когда Жан впервые спросил Фату (это было давно, еще в доме ее госпожи): «Откуда ты родом, крошка?» — Фату взволнованно прошептала в ответ: «Из Галлама…»

Бедные суданские негры, покидающие родину из-за войн, вызвавших голод и полное опустошение этих диких стран! Проданные в рабство, они бредут под бичом своего господина по родному краю, более обширному, нежели вся Европа, и в глубине их сердца на всю жизнь остается образ дорогой отчизны.

Порою эта родина — Тимбукту или Сегу-Коро, отражающие свои беломраморные дворцы в прозрачных водах Нигера, — порою убогие, крытые соломой хижины, затерянные среди пустыни или в глубине южных гор, от которых, с приходом завоевателя, остались лишь груды пепла да мертвых тел — добыча ястребов…

— Эн Галлам!.. — благоговейным шепотом произносит дикарь.

— Эн Галлам, — повторяет Фату. — Подожди, когда-нибудь я покажу тебе мой эн Галлам!..

Далекая священная земля Галлама, восставшая в памяти Фату, стоило ей закрыть глаза. Галлам! Земля золота и слоновой кости, где в теплых водах под сенью корнепусков дремлют серые крокодилы, где слышится тяжелая поступь слонов, спешащих укрыться в чаще родного леса.

Когда-то Жан мечтал попасть в эту страну. Фату рассказывала о ней столько необычайного, разжигая его пылкое воображение. Но теперь все это миновало; интерес к Африке потускнел и пропал; ему больше нравилась монотонная жизнь в Сен-Луи в ожидании благословенного момента возвращения в Севенны.

Уехать туда, на родину Фату, значило уехать от моря, от этого единственного источника прохлады и влаги, а главное, от единственного пути сообщения с остальным миром. Уехать в этот Галлам, где воздух еще более горяч и душен, продвинуться еще дальше в центр Африки — нет, этого он совсем не желал; и если б ему предложили отправиться в Галлам, он отказался бы наотрез. Ему грезилась его собственная отчизна, горы и прохладные воды, а при мысли о родине Фату становилось душно и болела голова.

Каждая встреча Фату с н’габу (гиппопотамом) грозила ей глубоким обмороком — такова уж была судьба всех членов ее семейства в силу заклятия одного галламского чародея. Ее предки часто падали в подобный обморок, и все усилия снять это заклятие были тщетными, оно до сих пор оставалось в силе.

Вообще, такие случаи в Судане не редки: некоторые семьи не могут видеть львов, некоторые — китов, а некоторые, самые злополучные, — крокодилов. Тут бессильны даже амулеты. Можно себе представить, как весь род Фату остерегался этой встречи: они избегали выходить в те часы, когда появляются гиппопотамы, а в особенности приближаться к болотным кустарникам, где они любят гулять.

Фату, со своей стороны, узнав, что в одном доме Сен-Луи есть молодой ручной гиппопотам, делала всегда большой крюк, чтобы миновать этот квартал, боясь под даться неудержимому любопытству и взглянуть на животное, которое она ежедневно заставляла своих подруг ей описывать — любопытство это было, несомненно, следствием заклятия.

Медленно текли однообразные знойные дни. Те же солнечные блики на голых стенах в квартале спаги, а кругом безмолвие. Те же слухи и разговоры о походе против Бубакар-Сегу, сына Эль-Гади, обычно не кончающиеся ни чем. Затишье мертвой пустыни, даже кажется, будто вести из Европы теряют свежесть, пройдя этот знойный путь.