жизни моих родителей выпало на конец 20-х годов прошлого века. НЭП был в самом расцвете: укреплялось крестьянство и мелкое предпринимательство в крупных сёлах и городах – на основе кооперации, а в крупных городах и в необжитых сырьевых районах поднимались новые заводы, фабрики, сооружались рудники и шахты – наращивала свой ход индустриализация всей страны. Где-то в 1925-м или в 1926-м отец год отслужил на действительной в армии – батарейцем в конной артиллерии. Он очень гордился этой скоротечной армейской службой и до конца дней своих помнил строевую песню той поры, которую любил напевать в часы праздничного застолья. Мне запомнились только два куплета:

Артиллеристом я родился,

В семье рабочих вырос я,

Огнём картечи я крестился

И чёрным бархатом вился!

Ещё не знал я двух словечек

И не умел я их сказать,

Но трубку действия двойного

Я мог собрать и разобрать!..

Эта самая «трубка действия двойного» для меня навсегда осталась загадкой, но вместе с «огнём картечи» и «чёрным бархатом» она порождала в моём мальчишеском сознании этакие романтические видения-образы. И как-то сладко замирало сердце от этого, и хотелось скакать на коне, с саблей в руке и в едином порыве со всеми, на любых недругов нашего любимого Отечества. Конечно, на это детское воображение наложили свою печать героические кинофильмы той поры, которые тоже запомнились мне на всю жизнь, – «Чапаев», «Мы из Кронштадта», «Джульбарс», «На границе». Но и песни, которые любил напевать мой отец, тоже будили в детской душе героические устремления. Вот ещё один отрывок такой волнующей ребячье сердце песни:

Всё пушки, пушки грохотали,

А с моря па-а-л туман…

Скажи, о чём задумался,

Наш Чуркин-атаман…

Носилки были непростые,

Из ружей сложены,

А поперёк стальные

Мечи положены…

Всё пушки, пушки грохотали,

А с моря па-а-л туман…

Скажи, о чём задумался,

Наш Чуркин-атаман…

«Дело было в Таганроге», «Ой, при лужку, при луне», «Распрягайте, хлопцы, коней», «По пид горою, яром-долиною, козаки идуть», «Сонце низенько, вечер близенько», «Последний нонешний денёчек», «Имел бы я златые горы», «Глухой неведомой тайгою», «По диким степям Забайкалья» – вот довольно неполный перечень песенного репертуара моего отца в дни праздничного застолья.

Но дело даже не в этом. Участие в войсковой операции под Павлодаром ещё в юные годы, служба на действительной в армии и образ жизни сельского пролетария – своего хозяйства отец никогда не имел и в молодые годы лишь батрачил у зажиточных крестьян, так сказать, всё это и определило его дальнейшую судьбу. Отца взяли на работу в милицию и после прохождения обязательного кандидатского стажа приняли в партию большевиков.

Отголосок своей армейской службы отец получил много лет спустя – уже на Камчатке, в сентябре 1945 года. Тогда, сразу после победного завершения Курильской операции, его неожиданно пригласили в штаб командующего Камчатским оборонительным районом генерала А. Р. Гнечко. И в этом бравом генерал-майоре, с роскошными запорожскими усами отец узнал неожиданно для себя своего бывшего друга-сослуживца по конной батарее – там, в середине 20-х, они целый год отслужили в одном орудийном расчёте. Встреча была очень тёплой: накануне Алексею Романовичу присвоили звание Героя Советского Союза за блестяще проведённую операцию по освобождению Курильских островов, и генерал, случайно узнавший из газет о моём отце и увидевший его фотографию (о нём, рыбацком бригадире, тогда часто писала «Камчатская правда»), пригласил его к себе на ужин, где они долго вспоминали свои молодые бесшабашные годы. Был Алексей Романович на пять лет старше отца и родом тоже с Украины – из сельской местности в Харьковской губернии, а отец мой родился в городе Мелитополь Запорожской губернии. На этом землячестве, думаю, они тогда и подружились. Алексей Романович потом пошёл на командирские курсы, на фронтах в Великую Отечественную дослужился до генерала и на Камчатку был направлен осенью 1944 года командующим оборонительного района. Отец же узнал об этом только ровно через год. Больше они никогда не встречались: генерал вскорости вроде бы поступил в Военную академию и больше не вернулся на Камчатку. В нашем семейном фотоархиве до сих пор хранится небольшая чёрно-белая фотография: двое высоких стройных красноармейцев в длинных кавалерийских шинелях и в будёновках на голове замерли перед объективом фотоаппарата по стойке «смирно». Один из них, молодой и розовощёкий, – мой отец, а по правую руку от него, выглядевший старше и строже, с короткими усиками над верхней губой, – его давний друг-однополчанин, будущий генерал. Но это так, к слову…

…Семья моей мамы, Олимпиады Даниловны, жила в деревне Борки, что стояла в те годы на речке Омке, в сорока верстах от города Омска. Она и сейчас, эта деревня, находится там же, но только ближе уже к ней подошёл второй по величине сибирский город. Они познакомились на берегу речки – за околицей деревни. Отец возвращался вечером с сенокоса – он работал тогда в хозяйстве одного из зажиточных местных крестьян. И тут, на берегу Омки, увидел девушку с длинной золотисто-русой косой. Она только что вытащила из воды плетёную из лозы «мордушку» и из неё вытряхнула на траву разную рыбную мелочь. А потом из узкой горловины самодельной снасти вывернулась огромная щука, расшвыряла хвостом всю эту серебристую мелкоту и, яростно извиваясь, покатилась к урезу воды. Девушка опешила от неожиданности, но отец не оплошал: бросился за рыбиной и, после недолгой борьбы, сумел взять её за жабры.

Потом они стали встречаться на деревенских вечорках-посиделках, где и сговорились пожениться. Однако отец её, Данила Фёдорович Лобов, не соглашался ни в какую, поскольку у жениха, как говорится, не было ни кола, ни двора. Но всё решилось по сибирским неписаным законам: жених увёл невесту «убегом». Была в самом разгаре весёлая зимняя вечёрка, когда одна из маминых подружек ей что-то тайное шепнула на ушко. И сердце сладко захолонуло и закатилось чуть ли не в пятки. Как была в праздничном сарафане, даже не накинув тёплую шубейку, выбежала в холодные сени. А там отец мой будущий уже ждал её с огромным тулупом, и у калитки нетерпеливо рыли копытами накатанную сельскую дорогу запряжённые в лёгкую кошёвку горячие кони.

Неделю прожили молодожёны вдвоём на дальней заимке, пока не смирился окончательно суровый Данила Фёдорович – Олимпиада, или Липа, как её звали в семье, была самой любимой, самой ласковой и доброй из всех девяти его дочерей. Да