— Никогда не говорил, что вы глупы.

— А вам и незачем было.

— Никогда этого и не думал. Мне никогда и в голову не приходило исчислять, сколько в вас образованности. По-моему, на этот раз вы чересчур чувствительны.

— Какого черта вы знаете про то, что я чувствую?

— Когда доходит до сверхчувствительности, так я что-то вроде спеца. Короче, ничего из этого мной не предлагалось и, если вы не желаете видеть меня у себя дома, я не приду.

— Э-э, нет. Знаете, что? Так тому и быть. Сказать правду… — Рубен понял по ее заминке, по тому, как напряглось ее лицо, что, если она завершит эту фразу, то поделится с ним чем-то нелегким. Чем-то, что трудно другому поведать, а в особенности ему. — Сказать правду, не так-то мне удается поговорить с ним про это. Смогла бы помощью воспользоваться. В шесть часов?

Из книги «Говорят знавшие Тревора»

Я пошел к ней домой. Чего-чего, а такого я не ожидал. К ней домой. Вообще-то, всего этого, но в данном случае — к ней домой. И это понудило меня пересмотреть собственные ожидания и признать, что, по-видимому, в чем-то, немного, я и впрямь был повинен в том, что взирал на нее свысока. Хотя, Богу ведомо, я этого никак не желал.

Дом был скромен, но безупречно чист изнутри и снаружи, обустроен и обихожен. Ни единый росток не пробивался сквозь гальку подъездной дорожки. Ни единого подтека на окантованных белым оконных рамах. Не считая покореженного грузовика, торчавшего перед входом, все остальное в ее домашней ипостаси вызывало в памяти выражение, которое моя мать использовала применительно к себе: домом гордая.

Никак не ожидал, что она напомнит мне о матери.

Вообще я прилично нервничал. Ее гордость своим домом напоминала мне о гордыне, парившей за вспышками ее гнева. От этого возникало ощущение, будто меня одолели, ошеломили, словно бы я все силы растерял, ступив на газон у ее порога.

Она встретила меня в дверях, мучительно красивая. Надела такое пышное ситцевое цветастое платье, словно вполне серьезно воспринимала гостей к ужину. Я вошел в гостиную, держа в руке цветы, которые все никак не решался вручить ей. Озноб сковал. Все части тела сковал. Жутко много времени прошло, прежде чем кто-то из нас осмелился о чем-нибудь заговорить.

А потом, слава Богу, появился Тревор.

* * *

Как только Арлин убрала со стола тарелки, Тревор сбегал в свою комнату и принес калькулятор. Он отказывался объяснять задуманное им в течение всего ужина, потому что, по его словам, очень трудно что-то объяснить без калькулятора.

— Все это началось с того, чему меня папка научил.

При этих словах Арлин навострила уши и пододвинула кресло, словно собиралась смотреть на калькулятор через плечо сына.

— Помнишь ту загадку, которую он показывал? Помнишь ее, мам?

— Ну, я не знаю, милый. Он знал кучу загадок.

Тепло исходило от приятно наполненного желудка Рубена. Он смотрел через стол на них обоих и ощущал поразительную расслабленность. Поднесенные им цветы стояли в вазе на столе. Не розы: это было бы слишком личным, было бы чересчур. Букет, составленный из высушенных цветов и таких солнечных, вроде ромашек и прочих, которые он вручил с извинением за то, что первое впечатление, произведенное им, было безрадостным. То, чему предназначалась роль дружеского жеста, смутило ее и у обоих вызвало ощущение неловкости. Вручив цветы, он совершил ошибку, ту, которую, если бы смог, забрал бы обратно, а каждый взгляд на цветы в фарфоровой вазе напоминал ему: нет, не смог бы.

— Помнишь ту, про работу на тридцать дней?

— Нет, Тревор, кажется, не помню.

Голоса их доносились до Рубена как бы издали, он чувствовал, что как-то едва уловимо становится отстраненным от происходящего.

— Помнишь, он спрашивал: если работать на кого-то тридцать дней и иметь выбор — получать по сто долларов в день или получить один доллар в первый день, а потом каждый следующий день плата будет удваиваться — что лучше выбрать? Я выбрал по сто долларов в день. А он сказал, что я бы проиграл. Вот я и поработал на калькуляторе. Сто долларов в день за тридцать дней принесли бы три тысячи. Зато, если удваивать доллары ежедневно, то получишь в последний день больше пятисот миллионов. О разнице между этими суммами нечего и говорить. Вот так я и придумал свою идею для задания мистера Сент-Клера. Понимаете, я делаю что-то по-настоящему доброе для трех человек. А потом, когда они спрашивают, чем могут расплатиться, я говорю, что им придется заплатить другим. Еще трем людям. Каждому. Вот и получат помощь девять человек. Потом и им придется сделать добро — двадцать семь раз. — Мальчик обратился к калькулятору, отстукал несколько чисел. — Потом это вроде как расширяется, понимаете. До восьмидесяти одного. Потом двести сорок три. Потом семьсот двадцать девять. Потом две тысячи сто восемьдесят семь. Видите, как много становится?

— Но, милый. С этим есть одна маленькая трудность.

— Какая, мам?

— Уверена, мистер Сент-Клер объяснит тебе.

Рубен вздрогнул, услышав свое имя:

— Я?!

— Да. Скажите ему, что не так в его замысле.

— По-моему, твою маму расстраивает то, что, хотя само по себе желание помочь Джерри хорошее, она… обеспокоена. Ситуацией в целом.

— Нет-нет. Не то. Тревор, я знаю, что отчитывала тебя за Джерри, но потом мы с ним долго говорили. Возможно, на его счет я ошибалась. Он приятный и милый человек. Кроме того, думаю, у него уже есть, где жить. Уже несколько дней не показывался.

Тревор опять наморщил лоб и выключил калькулятор.

— Как сказать. Его типа арестовали.

— За что? — вдруг воскликнула Арлин, и голос ее прозвучал озадаченно. Рубен уловил в ее мгновенной вспышке подлинное огорчение, ощутил какую-то тоненькую связующую нить между ней и этим безликим человеком. Что-то, что, возможно, побудило ее — всего на миг единый — оказаться в команде Джерри.

— Точно не знаю. Я мимо его работы проходил. Там сказали, что он так и не вернулся после того, как зарплату получил. Сказали, что его взяли за какое-то там нарушение.

— Милый, мне жаль. Видишь, это то самое, что мистер Сент-Клер начал объяснять тебе.

Рубен снял салфетку с колен и бросил ее на стол. Это привычное обыкновение между Арлин и ее сыном, оно не только стало ему убийственно понятным, оно заодно и ему выходило боком. Вот, сыночек, мистер Сент-Клер, который расскажет тебе обо всем, о чем ты и слышать не хочешь. «Простите, мисс Маккинни. Если хотите, чтобы ваш сын поверил, будто люди в основе своей эгоистичны и безответственны, то придется вам самой убеждать его в этом». Он улыбнулся плотно сжатыми губами и покачал головой, не говоря ни слова.

Она жгла его взглядом, который сгорал в молчании. Только он уже не боялся ее гнева или вознамерился доказать это и ей, и себе самому, а вместо этого разглядел, что глаза у нее карие, почти одного цвета с короткими, по-детски пушистыми волосами.