Мальчик он был смышленый, Ричард, блистательный мальчик[13], но, похоже, без всякой отдачи, не то что соседский мальчишка, кто при совершенно простой внешности и средних умственных способностях все же производил обратное впечатление той самой своей готовностью быть там, где в нем нуждались.

В свои сорок два Ричард не был человеком усердным, не был он и серьезным (если не считать серьезностью встревоженность) да и не особо был расположен к веселью или помощи. Но, возможно, умственные способности не связаны с веселым усердием, вот только очень жаль, что ей уже поздно хоть на что-то променять умственные способности Ричарда. Похоже, их единственная подлинная цель состояла в том, чтобы терять любую работу, за какую он когда-либо брался: он мнил себя с избытком способным для всех и всяческих дел. А у матери больше не было денег, чтобы одалживать ему, да и не стала бы она делать этого, даже если бы деньги и были.

Он встал на ступеньке крыльца, держа сигарету между кончиками двух согнутых пальцев.

— Привет, мам.

— Ну как? Что скажешь?

— О чем это?

— О садике.

Он круто повернулся на каблуках своих кожаных, в два цвета, сапог и вздернул темные очки на голову, где прорастали начавшие редеть волосы.

— Проклятье. Ты заплатила кому-то. Я ж тебе говорил, что сам сделаю.

— Я не платила.

— Сама что ли сделала? Не смеши. Ты и руку-то в кулак не сожмешь.

— Соседский мальчик сделал это безо всякой платы.

— Очень смешно.

— А он — сделал.

— Это, должно быть, столько часов заняло.

— Он днями работал. Тебя как-то не случилось поблизости.

— Я тебе говорил, что сам сделаю.

— Говорил. Да. Вот только не сделал.

— Проклятье.

Он прошел в дом, включил телевизор, где шел повтор сериала «МЭШ»[14], и, хотя мать бросила ему вслед просьбу потушить сигарету, он ее не услышал — или сделал вид, что не услышал.

И, когда она вошла за ним и обшикала всю опрятную гостиную освежителем воздуха с запахом хвои, он принялся горько жаловаться на запах, уверяя, что тот вызывает у него кашель.

* * *

Сначала он просто заглядывал поговорить, что уже было хорошо, миссис Гринберг и не ждала большего.

Она оказалась ближе к концу его маршрута развозки газет, и мальчик немного подправил его, чтобы ее дом оказался самым последним. Он оставлял свой большой, тяжелый старый велосипед по эту сторону дороги у нее на газоне, приносил газету прямо к двери и стучал, наперед зная, что для нее это послужит сигналом выйти и забрать газету.

Миссис Гринберг настолько понравилась вдумчивая забота мальчика, что она всегда предлагала ему прохладительной вишневки, которую специально для него покупала, и он сидел у нее за кухонным столом и беседовал с ней. Больше всего о школе, футболе, а потом о какой-то особой затее, которую придумал для занятий по обществоведению, о том, что ему нужны еще люди, кому он мог бы помочь, а она сказала, что у нее в садике надо бы поработать, а платить много она позволить себе не может.

Мальчик заявил, что ему вовсе платить не придется, а другим ей надо будет заплатить не обязательно деньгами, если только их у нее не полным-полно. Потом он нарисовал ей какие-то круги на кусочке бумаги, в одном из которых значилось ее имя, и объяснил ей, что такое «заплати другому».

— Это похоже на случайные проявления доброты, — сказала миссис Гринберг, но мальчик не согласился. Не случайные, совсем нет, в том-то и красота всей задумки, встроенной в прелестную схему сделки.

Было туманное субботнее утро, когда мальчик пришел (ровно в шесть, как обещал), и они стояли во дворе, возле ее беспокойного домика, с которого шелушилась серая и голубая краска, вдыхали запах сырого воздуха, и капельки с дубов над головой, падая, холодили, пробираясь до самых корней ее волос.

Мальчик трогал розы, словно цветы были щенками с еще не раскрывшимися глазами, или редкими старинными книгами с золотым обрезом страниц, и миссис Гринберг понимала: он полюбил ее садик и тот ответит ему любовью на любовь. И еще она понимала, что ей возвращается кое-что из того, чего не было давно-давно, и с чем слишком многое в ней уже распрощалось.

— Как у тебя идут дела с твоим заданием? — спрашивала она, потому что понимала, как это важно для него, как нравится ему побольше поговорить на эту тему.

Мальчик морщил лоб и говорил:

— Не очень-то хорошо, миссис Гринберг. Не очень-то хорошо. — И, помолчав: — Вы как думаете, может, на самом деле люди не станут «отплачивать добром дальше»? Может, просто возьмут и скажут, что отплатят, или даже сами захотят, а может, что-то выйдет не так или они, может, так никогда за это и не возьмутся?

Миссис Гринберг понимала, что эта задачка поистине терзала его разум, что это один из тех перекрестков детства, на которых в обличии Санта-Клауса навсегда формируется или разрушается вера, и этот мальчик слишком добродетелен, чтобы сбиться с пути.

Вот почему она сказала:

— Правдиво я могу говорить только за себя, Тревор, и говорю, что я действительно возьмусь за это и во всем отнесусь к этому с тою же серьезностью, с какой, я знаю, относишься ты.

Ей до сих пор помнится его улыбка.

В тот день Тревор работал до того усердно, что даже не останавливался ни разу, чтобы вишневки выпить, а когда закончил, миссис Гринберг попыталась сунуть ему в руку бумажку в пять долларов: сверх, отдельно и безо всякой связи с «заплати другому», — но он и слышать ни о какой плате не хотел.

Мальчик проработал в садике все выходные и еще четыре дня после школы и после развозки газет, он пообещал прийти на следующей неделе и покрасить ей ограду, наличники на окнах и перила крыльца двумя свежими слоями белой краски.

А она все гадала, заметит ли ее сын, Ричард, разницу.

* * *

Миссис Гринберг медленно брела в продуктовый магазин, расправляя скованные суставы и мышцы, понемногу привыкавшие к нагрузкам. Лишь бы выбраться из дому. Только представить, как это безотрадно, когда сын является навестить вас, а вы больше всего желаете оказаться где-то в другом месте.

Поздний сумрак лег на Камино, сквозь него жутковато пробивались светившие вполсилы фары легковых машин, когда она везла за собой плетеную проволочную сумку на двух колесиках, прыгавших на трещинах пешеходной дорожки. Миссис Гринберг всегда ходила одной и той же дорогой в один и тот же магазин самообслуживания, она чувствовала себя уютно в этой одинаковости.