отрицательными качествами: блудливостью, ленью, безалаберностью, сомнительной религиозностью и непокорностью, непозволительной свободой по отношению к своей внешности. «Злая жена» знала себе цену и с удовольствием употребляла белила и румяна, чтобы стать красивее, чем ее соперница или чем есть на самом деле, она хотела обмануть мужчину, привлечь его своей поддельной красотой.

В то время как «добрая жена» и работящая, и заботливая, и богобоязненная, покорная — хороша красотой внутренней, «светом ума и тихости».

Духовенство пыталось бороться с проявлением самых разных человеческих страстей, будь то страх, гнев или любовь, поскольку они делали человека независимым и непредсказуемым, доступным дьявольским хитростям. Женщины, с присущей им повышенной эмоциональностью, оказывались частыми жертвами своих слабостей, и большинство попадало под град осуждения церкви и немалой части общества. Да, собственно, в литературе до монгольского и монгольского времени (X–XV вв.) «добрых» жен было не так уж и много — это выдающиеся женщины Древней Руси от княгини Ольги до жены князя Дмитрия Донского Евдокии Дмитриевны. Несмотря на то, что характеры и склонности их описывались ярко и подробно, об их внешности мы ничего не узнаем.

Такое разделение женщин на «злых» и «добрых» в литературе не казалось придуманным, но в жизни все становилось гораздо сложнее. Простые женщины и девушки оказывались под сильным влиянием моды и традиций и пользовались и белилами и румянами, несмотря ни на что. И автор «Моления…» настолько привычными фразами описывает красящуюся женщину, что вывод напрашивается сам собой — уже к XII веку косметику на Руси хорошо знали и она находила широкое распространение среди зажиточной прослойки горожан и феодальной знати.

Другой литературный памятник XIII века Летописец Переяславля-Суздальского, составленный в 1216–1219 годах и повествующий о событиях 1138–1214 годов, рассказывает о том, что «женщины начаша друг перед другом чернити лице и белим трети (натирать), абы уношя вожелел ее». То есть женщины стали красить лицо белилами и румянами, чтобы привлечь к себе внимание юношей. Но вот стоит ли обращать внимание на фразу летописца — «начаша»? Не идет ли здесь речь о времени появления этого обычая? Думаю, что нет, скорее всего, автор текста подчеркивает наличие этого пагубного (возможно, очень давнего) обычая.

Оба этих источника рассказывают о красящихся женщинах, и оба не одобряют эту манеру, оговоримся, традиционно не одобряют. Подобное отношение к использованию косметики мы видели и в Византии, и в европейских странах. Яркие румяна, яркие губы и избыток парфюмерии часто являлись принадлежностью женщин легкого поведения. Во Франции бродячий певец Гугон Орлеанский, по прозвищу Примас (1093–1160), рассказывал о подобной красотке:.

Ежели в гости блудница

к тебе соберется явиться, —

Прежде помешкает знатно,

хоть звал ты ее многократно,

Краску кладет и белила, брови себе насурьмила,

Всю красоту наводит

и важной походкой выходит…

Хотя в то же время наличие и использование косметики в разумных пределах по большому счету не возбранялось. Быт европейских жителей XI–XIII веков — и женщин, и мужчин — был наполнен хлопотами о нарядах и внешности. В «Романе о Розе» Амур наставлял куртуазных любовников тщательно заботиться о себе: иметь белые руки и чистые ногти, носить узкие рукава, изящно причесывать волосы и не жалеть денег на покупку шелкового кошелька, вышитого пояса и шляпы. Парижские щеголи пудрили лицо и выщипывали брови, душились и держали руки в молоке для пущей белизны.

Кроме самого факта употребления косметики немаловажно было бы выяснить, насколько ярко красились, не тогда ли зародился обычай накладывать косметику в таком избытке, что иностранные гости, побывавшие в Московии в XVI–XVII веках, недоумевали, глядя на ярко размалеванных московских красавиц.

В ту пору внешний вид славянок не вызывал у европейских путешественников удивления. Фламандский монах, путешественник середины XIII века Виллем Рубрук не заметил большого внешнего различия между славянами и европейцами, он писал, что «русские женщины убирают головы так же, как наши, а платья свои… украшают мехами. Мужчины носят епанчи, как и немцы, а на голове имеют войлочные шляпы, заостренные на верху длинным острием».

В конце XIII века Марко Поло рассказывал, что народ здесь «… простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры…». Надо сказать, что они путешествовали по Азии и Востоку; Марко Поло побывал в Китае, Рубрук в Монголии, Палестине и на Кавказе. Разумеется, оба пристально вглядывались в незнакомые азиатские и восточные лица, описывали экзотичную одежду и необычную косметику азиатских женщин. Необычная косметика — это густой слой белил. Путешественники ничего не писали о макияже наших красавиц, возможно, потому, что русские модницы внешне не отличались от европейских. Нет оснований полагать, что в европейских странах большинство женщин красилось вызывающе интенсивно, хотя бы потому, что этот обычай распространился среди женщин легкого поведения.

Но постараться выяснить, откуда взялась манера очень ярко раскрашивать лица белилами и румянами, все же необходимо. Для этого мы обратимся к модам наших восточных соседей — монголов.

Глава 4

Седло, колчан со стрелами и немного косметики

XIII век для Руси и части Европейских стран оказался трагическим. Из глубин Азии в Европу вторглись монгольские захватчики. Французский поэт Гугон Орлеанский (ок. 1093 — ок. 1160) в «Стихе о татарском нашествии» сокрушался:

Царства опрокинуты, вытоптаны грады,

Под кривыми саблями падают отряды,

Старому и малому не найти пощады,

В божьих обителях гибнут божьи чада.

Чрез Русию, Венгрию, Паннонию,

Сквозь Тур кию, Аварию, Полонию,

Сквозь Грузию, сквозь Мидию, Персиду

Легла дорога горя и обиды.

Усобицы русских князей сделали Южную Русь легкой добычей для монголов. Северным краям повезло больше, волна грозных кочевников их не захлестнула. Много жизней унесли военные столкновения, много людей лишились не только крова, но и родины, став живым товаром врага. Война изменила лицо старого боярства, княжеские дружины понесли катастрофические потери.

Если деревням был нанесен ущерб, сопоставимый с ущербом от внутренних войн, продолжавшихся десятилетиями, то разрушение городов, центров ремесла и культуры оказалось самым тяжелым из последствий нашествия, несмотря на то, что в них проживала незначительная часть населения.

С горечью писал об этом знаменитый русский проповедник XIII века Серапион Владимирский: «Многие братья и дети наши уведены в плен, села наши заросли молодым лесом, померкло наше величие, погибла наша красота, богатство наше досталось другим, дело нашего труда досталось поганым, а земля наша стала достоянием иноплеменных… Нет такой казни, которая миновала бы нас, и ныне мы непрестанно казнимы».