– Чем могу служить?

Он слез с табурета и шагнул вперед, чтобы лучше меня рассмотреть. Возможно, из-за моего костюма он принял меня за пришедшего его донимать городского служащего.

– Я ищу женщину и ребенка. Женщину зовут Долорес Салсинес.

– Да? – отозвался он.

– Они здесь?

– Ты – такой же, как тот тип, который искал ее в прошлый раз?

Я вгляделся в его лицо, пытаясь понять, кого он имел в виду. У него слезились глаза.

– Нет, – ответил я.

– Ты здесь, чтобы оплатить ее счет?

Он с надеждой взглянул на меня.

– Нет. Я просто гость.

– Она должна сегодня оплатить счет или выселиться.

Я кивнул в знак понимания.

– Слушай, парень, если ты ее приятель, то лучше бы ты помог ей заплатить. Мы здесь благотворительностью не занимаемся, – заявил старик, уменьшая громкость радиоприемника. – Я давно работаю, очень давно, и только потому, что не даю уровню посетителей упасть. Не могу держать тех, кто не платит. – Он нашел платок и вытер глаза. – Я не вредничаю, а просто говорю, чтобы ты знал – на тот случай, если решишь помочь этой Салсинес.

– Сколько вы берете за неделю?

– Если у них вид надежный, то беру сто шестьдесят два. Это двадцать три доллара четырнадцать центов за ночь – дешевле не бывает.

– Она задолжала за неделю?

– Ага. И если не заплатит, то сегодня выселяется.

Я протянул ему кредитку:

– Занесите на счет. Не можете назвать мне номер комнаты?

Он покачал головой:

– Я никого наверх не пускаю.

– Боитесь, что я подожгу заведение?

– Нельзя, чтобы люди ходили туда-сюда.

– А исключение сделать нельзя? – спросил я, подписывая квитанцию.

Он вернул мне кредитку и прилежно уставился на свой бланк тотализатора. У него были сделаны все ставки.

– Нет, сэр, не могу.

– А за пятьдесят долларов наличными можно сделать исключение?

– Да, сэр, наверное, можно.

Я вручил ему деньги – на пару новых ставок. Он вытащил скоросшиватель и провел узловатым пальцем по длинному списку имен, а потом поперек листа, чтобы найти номер комнаты.

– Она знает, что ты пришел?

– Нет, – ответил я, – вряд ли.

Мистер Клэммерс набрал какой-то номер, подождал минуту, промямлил что-то в трубку, выслушал ответ, а потом посмотрел на меня:

– Она спрашивает, чего ты хочешь.

– Скажите ей, что я всего на несколько минут.

Он так и сделал, искоса поглядывая на меня – как мне показалось, с растущим подозрением.

– Она говорит, что не виновата, что ее уволили.

– Да. Я это знаю.

Управляющий гостиницей повесил трубку.

– Четыре – шестьдесят шесть.

Шаткие деревянные перила помогли мне подняться на четвертый этаж, я оказался в длинном коридоре без окон, вдоль которого под потолком были проложены проржавевшие трубы противопожарной системы, а пол устилала анилиново-красная дорожка, усеянная комочками жвачки. В коридоре пахло инсектицидом и застоявшимся сигаретным дымом. Мне вдруг пришло в голову, что в комнате с Марией и Долорес может оказаться ее муж, и тогда... И тогда я не знал бы, что мне делать. Двери были крепкими, деревянными, на некоторых остались многочисленные дырки от предыдущих замков, и на каждой – аккуратно покрашенный золотой краской номер комнаты. Я шел по коридору мимо номеров, миновав мусорный бак с бутылками из-под вина и виски. Если не считать тихого плача за одной из дверей, в темном коридоре было тихо, как в склепе. Гостиница была если и не самая плохая, то близко к этому: здесь в анонимной тишине кончались жизни, и трупы обнаруживали только по прошествии нескольких дней.

Я услышал, как позади меня открылась дверь.

– Ты здесь новый? - вопросил странно высокий голос.

Я обернулся и увидел худую длинную фигуру в халате и чулках: волосы шокирующе рыжие, лицо – яркая маска косметики. Это был мужчина. Кружевной черный бюстгальтер украшал жалкое тесто его сисек. Волосы на торсе были выбриты.

– Я спросил, ты здесь новенький, милок?

Он распахнул халат, демонстрируя чулки с подвязками, выбритый пах и пенис с полудюжиной золотых колечек. Я посмотрел ему в лицо. Он облизал губы влажным языком, проткнутым английской булавкой.

Я покачал головой:

– Вы не к тому обращаетесь.

– Ты уверен? – промурлыкал он. – Можно продегустировать.

Я не знал, что это означает, но звучало не слишком приятно.

– Ни за что, – сказал я ему.

– Тогда желаю очень приятного дня.

Он улыбнулся и закрыл дверь.

Дальше по коридору оказался телефон-автомат. Я задержался и сверил его номер с тем, по которому звонил сюда. Номер совпал. Комната Долорес была дальше по коридору, я нашел ее и остановился. Внутри радио играло сальсу: мелодия была чувственной и страстной, изобилующей летящими нотами трубы. Я постучал. Радио стало тише.

– Не заперто.

Я толкнул дверь. Долорес сидела в потрепанном кресле, одетая в футболку с оторванными рукавами. Волосы у нее были стянуты на макушке и падали растрепанными локонами, руки она скрестила на груди. Глаз у нее был уже не таким опухшим, но синяк потемнел и растекся под кожей, словно смазанная тушь для ресниц.

– Старик за конторкой сказал, что мне можно подняться.

– Что вам нужно?

Лицо ее было жестким.

Я поискал взглядом место, чтобы сесть. Комната была невыносимо душной и тесной – в ней было место только для кресла, раковины и кровати. В углу, несмотря на теплый апрельский день, шипел радиатор. Мусорная корзина была набита картонками из-под обедов на вынос, в воздухе пахло фасолью и чесноком.

– Осторожнее! – резко сказала Долорес, указывая пальцем.

На кровати, почти спрятавшись под одеялом, спала Мария. Она дышала со свистом.

– Она больна?

– Простуда, – ответила Долорес. – Небольшой жар.

– Судя по звуку, у нее застойные явления.

– Всё будет нормально. Ей просто надо поспать. – Долорес смотрела, как медленно поднимается и опускается спина ее дочери. – Здесь так шумно, что она не может спать. Днем тихо, а ночью – шумно.

– Здесь адски жарко.

– Отопление работает. Не отключается. – Она недоверчиво посмотрела на меня. – Так зачем вы пришли?

Конечно, ведь мы были незнакомы.

– Я позвонил миссис Трискотт, а она сказала, что уволила вас.