В Москве происходили антиопричные выступления. Одно из них падает на 1566 год, самое начало митрополичьего правления Филиппа. Другое относится к 1568 году; не все историки согласны в том, что оно действительно имело место. Но уж первое точно прошло прямо перед глазами главы Русской Церкви.

И произвело на него неизгладимое впечатление…

За месяц до поставления Филиппа в митрополиты, 28 июня 1566 года, в Москве начались заседания большого Земского собора. Собравшиеся должны были ответить на вопрос: следует ли Московскому царству продолжить кровопролитную и разорительную войну за Ливонию или же надо договориться о мире с главнейшим врагом, Польско-Литовским государством, и отказаться от новых территориальных приобретений. Сохранение статус-кво, т. е. оставления всех территорий, занятых русскими и литовскими войсками, за Москвой и Вильно, давало России возможность как минимум заключить длительное перемирие с литовцами. Иными словами, получить желанную передышку. А может быть, удалось бы добиться и «вечного мира». С другой стороны, продолжение войны давало перспективу захватить всю Ливонию. В Москве тогда считали, что сил для этого хватит: литовцы находились не в лучшем положении… Впрочем, литовские послы предлагали куда менее выгодные для России условия перемирия; тех условий, о которых здесь говорится, требовалось еще добиться в ходе переговоров.

В столице тогда собрались, помимо членов Боярской думы и глав крупнейших ведомств, многие церковные иерархи, дворяне, «приказные люди», богатейшие московские и смоленские купцы. 2 июля Собор принял итоговый документ – «приговорную грамоту». Общий смысл ее виден в нескольких фразах: за ливонские города «…государю стояти крепко, а мы, холопи его, для его государева дела готовы».

Однако вскоре по окончании Собора его участники выступили против опричнины. Перед государем легла коллективная челобитная, где говорилось: «Не достоит сему быти». Видимо, служилая аристократия и дворянство собрали сильную группу: челобитчиков сошлось около 300 человек. И всё это – «служилые люди по отечеству», т. е. вооруженные, опытные в военных делах бойцы.

Царь пришел в ярость, велел схватить зачинщиков и казнить их. Голов лишились трое лидеров антиопричной оппозиции: князь В.Ф. Рыбин-Пронский, И.М. Карамышев и К.С. Бундов. Возможно, вместе с ними предали смерти и других «активистов» из числа челобитчиков, но тут свидетельства источников менее надежны. Кое-кто из ближайших сторонников казненной троицы отведал палок, остальных держали под замком несколько дней, а потом отпустили.

Так вот, дворянско-аристократическое выступление за отмену опричных порядков состоялось в июле 1566 года. Тогда же и Филипп взошел на митрополию. Он прибыл в столицу между 2 и 20 июля: на соборных заседаниях он не присутствовал, а 20-го возник документ, явно связанный с действиями противников опричнины. Это «приговор» об избрании Филиппа митрополитом. Он рассказывает, среди прочего, о том, что игумен Соловецкий потребовал у царя отменить опричнину. Более того, Филипп, оказывается, грозил даже отвергнуть решение архиереев, избирающих его на митрополию, если царь не уступит ему. Он сказал в лицо Ивану Грозному: «А не оставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитех бытии не возможно; а хотя его и поставят в митрополиты, и ему за тем митрополью оставить».

Трудно не сопоставить два события одного ряда: и участник Земского собора, и претендент на митрополичью кафедру в одно и то же время выступают с одинаковым требованием. Очевидно, разговор Филиппа с царем и подача коллективной челобитной недалеко отстояли друг от друга по времени. То ли настоятель островной обители решил поддержать челобитчиков, то ли челобитчики, узнав о словах Филиппа, исполнились решимости добиться своего. Скорее – первое. Прибыв издалека, Филипп немногое знал об опричнине, особенно о том, что происходило в Москве. Единодушное выступление множества дворян должно было привлечь его внимание. Оказавшись в окружении высшего духовенства, Филипп должен был сразу же узнать о неладах между митрополитом Афанасием и царем, а значит, и об их причине; мотив столкновения между государем и главой Церкви выходил очень созвучным мелодии коллективной челобитной. Как видно, он близко к сердцу принял дело Афанасия – как дело всей Церкви. А потом счел необходимым вступиться за челобитчиков. Быть может, именно ему обязаны жизнью и свободой те, кого сначала арестовали, а потом выпустили…

В этот момент царь увидел: серьезная проблема постепенно перерастает в неразрешимую. Кто, сколько человек готовы и дальше выступать против опричнины? В соединении с духовным авторитетом Церкви антиопричная оппозиция становилась серьезной силой…

Царь сердился на Филиппа. Однако за Соловецкого игумена вступился весь Освященный собор во главе с тремя архиепископами: Новгородским Пименом, Казанским Германом и Ростовским Никандром. Современный историк В.А. Колобков метко высказался по этому поводу: «Игумен Соловецкого монастыря в своем требовании высказал общее желание церковного руководства. Неудивительно, что Освященный собор оказал ему безусловную поддержку».

Тогда Иван IV «пожаловал» Филиппа: «гнев свой отложил».

Если взглянуть на ситуацию, сложившуюся в июле 1566 года, то дух захватывает от необыкновенного мужества Филиппа. Кто он такой? У себя на Соловках Филипп играл роль хозяина архипелага, верховного распорядителя во всех делах. Но сюда, в Москву, он явился как игумен не столь уж крупной обители у дальнего предела Царства. Тут он был никто. Ему пообещали место главы Церкви, а он вместо покорной благодарности принялся ставить условия. Мог Иван IV воспротивиться поставлению Филиппа в митрополиты по-настоящему, всерьез? Мог. Но Филипп не стремился к высшей власти духовной и не опасался лишиться ее. Мог Иван Васильевич, не удержав гнева, сослать его в дальнюю обитель? Мог. Да только игумен Соловецкий прожил в такой обители десятилетия и считал подобную жизнь лучшим, к чему мог стремиться монах. А мог ли государь казнить его за неповиновение – заодно с тремя лидерами антиопричной оппозиции? Мог. Настанет время, когда многие настоятели русских монастырей лишатся жизни по его приказу. Но для Филиппа жизнь души оказалась важнее жизни тела. Туда, в посмертье, он хотел бы прийти чистым; всё равно когда – через год, через десять лет или завтра на рассвете… А значит, государь мог яриться на него сколько угодно, не имея, однако, инструментов для приведения строптивого игумена к покорности.

Опричнину Иван IV отменять не собирался. Она еще не проявила себя на деле. Опричный боевой корпус не участвовал ни в одном большом сражении. Мощный военно-политический ресурс, полученный государем, пока не привел ни к чему, кроме недовольства в обществе. Рано, – казалось Ивану Васильевичу, – рано отменять. Еще опричные соколы вознесут царские знамена на стены ливонских городов, еще заплачут крымские вдовицы, узнав о смерти мужей от их острых сабель…

И государь пошел на компромисс. Он вернул Церкви право совета, иными словами, печалования об опальных, отпустил арестованных оппозиционеров, но закрыл от будущего митрополита сферу дел, связанных с опричниной. Филиппу было четко сказано: не стоит ждать отставки опричнины. Вот формулировка соглашения, вошедшая в «приговор»: «А по поставленьи бы, несмотря на то, что царь и великий князь опричнины не оставил и в домовый обиход митрополиту вступаться не велел, игумен Филипп митропольи не оставил бы, а советовал бы с царем и великим князем, как прежние митрополиты советовали с отцем его великим князем Васильем и з дедом его великим князем Иваном».