– А что же ты тогда, Даша. – Юлька горестно покачала головой. – Хотя маман говорила, что сейчас и невинность восстанавливают путем хирургического вмешательства. Не хочешь?

– Во-первых, я не открывала дискуссию по обсуждению моего морального облика, – оборвала я зарвавшуюся девчонку. – А во-вторых, невинность – это состояние души, а не органов тела.

– Во как! – восхитилась Юлька. – А чего ж тогда.

Видно было, что в ее красивой головенке происходит бурный процесс осмысления изреченных мною истин. Однако, зная племяшку с младых ногтей, я опасалась, что этот процесс может завести ее совершенно не в ту сторону, а потому прикрикнула:

– Губу не раскатывай! Дома можешь делать что хочешь. А тут, под моим присмотром, будешь по струнке ходить!

– Ты чего? – изумилась Юлька. – Я же вообще молчу!

– Ты не забыла, кто я по профессии? Мне и твоего молчания достаточно, чтоб понять, о чем ты думаешь!

– Все! – резанула воздух рукой Юлька. – Решено! Ну его к черту этот МГИМО, пусть сами там учатся, если хотят, а я, Дашка, как ты, буду журналисткой.

«Неожиданный финал дискуссии», – подумала я. Но комментировать не стала. В конце концов, выбор профессии – дело сугубо индивидуальное, интимное, можно сказать. Пусть ребенок решает сам.

Я растушевала под бровями искорки травянистого перламутра, припушила объемной тушью ресницы, вывела на веках тонкие темно-серые стрелки. Полюбовалась. Глаза и вовсе стали русалочьими – удлиненными, загадочными, глубокими. Чуточку бледно-розовых румян, темно-коралловый контур, сексуально очертивший рот, и – завершающий штрих – карамельно-оранжевый, как бы светящийся изнутри блеск для губ.

Хороша, черт меня возьми!

Юлька тоже закончила разрисовку физиономии. Если б не ярко-красный, просто пылающий рот, ее макияж можно было бы одобрить.

– Губы! – строго сказала я.

– Чего – губы? – Племяшка почмокала алым бантиком.

– Слишком ярко. Вызывающе. Это выдает отсутствие вкуса.

– Ой-ей-ей! – скривилась Юлька. – Это, между прочим, Valmont! У матери тиснула.

– Матери сколько лет? – не сдалась я. – А тебе? Хочешь, чтоб на тебя пальцем показывали как на деревенскую дурочку?

– А Куршевель и есть деревня, – хмыкнула Юлька, но алую помаду стерла, тут же украсив рот коричневатым блеском. – Теперь нормально?

– Пойдет, – одобрила я. – По крайней мере, мне за тебя не будет стыдно.

– Зануда ты, Дашка, – вздохнула племянница. – Женщина должна быть яркой.

Наш внутриполовой спор примирительно закончился общим взглядом на часы: уже десять! Мы украсили конечности – я выбранными заранее босоножками, Юлька стильными дырчатыми сапожками-казаками из кремовой замши – и томно присели на краешки кресел, ожидая скорых гостей.

Вот что значит развитая и правильно выдрессированная интуиция! Не успела я красиво сложить ноги, чтобы их безупречный рисунок бросился в глаза сразу от входа, как добротная деревянная дверь рассыпалась мелким радостным стуком.

– Войдите, – томно, но достаточно громко, чтоб было слышно в коридоре, протянула я. – Entrez!

– Enter! – тут же куртуазно влезла Юлька, показывая, что и она тоже – полиглот.

В открывшийся дверной проем ворвался сноп яркого света, и в его сиянии возникла мужская фигура. Плечистая, высокая, мощная. Мужчина моей мечты входил в мою жизнь прекрасным солнцем.

– Привет, девчонки! – сказал он, закрывая за собой дверь. – А чего это вы в темноте? И при полном параде? Не ложились еще, что ли? Ну, вы даете!

На пороге нашего номера стоял. Макс.

Минута молчания затянулась, по моим представлениям, где-то на вечность.

Наконец я отлепилась от кресла, встала и, провожаемая восхищенным взглядом нежданного гостя, направилась к окну.

Портьеры, жалюзи.

Солнце жахнуло меня по глазам так, что я отпрыгнула от окна, как горный козел, въехала спиной в кресло и завалилась на него боком, неэстетично задрав над мягким поручнем коленки.

– А я думаю, чего это так есть хочется? – раздумчиво проронила Юлька, совершенно не отреагировав на мое падение. – Теперь – понятно.

– Че тут у вас происходит? – крутил бестолковой головой ранний гость. – Проблемы?

– Проблемы, – согласилась я, выбираясь из пухлой ямы. – Еще какие проблемы.

– Помощь нужна? – деловито и быстро спросил новоявленный Робин Гуд.

– Самая большая помощь на настоящий момент будет, если ты оставишь нас одних.

– Нам надо многое решить, – по-взрослому поддержала меня Юлька.

– Вы меня прямо пугаете, – визитер вежливо попятился к двери. – Страшного-то хоть ничего не произошло? Все живы?

– Пока не знаем, – честно и искренне ответила я. – Иди, Макс, позже увидимся.

– Точно? – Он радостно расплылся. – Ладно. Вот телефончик вам оставлю, как отдохнете и отоспитесь, звякните! Я вас хочу с бордерами познакомить. Такие ребята конкретные! Так катаются!

Он стал царапать на салфетке номер и вдруг хлопнул себя по лбу:

– Вот дурак! Забыл ведь! Так бы и унес с собой! Вам с ресепшена визитку передали. Тоже с телефоном. Просили позвонить.

Он сунул мне в руки гостиничную, в виньетках, картонку, на которой размашисто было выведено: «MARAT» и рядом – одиннадцать совершенно великолепных цифр.

– После обеда-то выберетесь? Жалко время терять!

– Иди, иди, – ласково подтолкнула его я.

– Мы раньше выйдем! – сообщила Юлька. – Сейчас сходим, поедим и сразу позвоним.

– А спать совсем не будете? – обрадовался парень. – Нереально! Жду! Для вас борды взять?

– Да! – крикнула Юлька.

– Нет! – запротестовала я.

– Ладно, в фан-парке разберемся! – улыбнулся Макс, махнув на прощание рукой.

Отчего-то мне показалось, что он больше обращался к Юльке, а не ко мне. Может, над этим и стоило бы поразмыслить, но не сейчас. В такую трагическую минуту, как эта, сознание было настроено вовсе не на повседневные глупости. Странно, конечно, что он вдруг переключился на племяшку, но, скорее всего, мне это просто показалось. Его взгляд, когда я шла к окну, помнился вполне отчетливо. Значит, играет.

* * *

– Дашунь, да не грузись ты так! – потерлась разукрашенной мордахой о мое плечо Юлька. – Ну, подумаешь, захрючили до утра! Зато мы с тобой на весь оставшийся срок отоспались! Теперь будем колбасить, не просыхая!

Я даже не стала делать Юльке замечание по поводу неподобающего жаргона. Вот так бездарно проспать собственное счастье.

– А счастье было так возможно, так близко, – горько произнесла я вслух.