За ночь удалось пройти километров десять. Когда небо начало сереть, Алексей поспешил отыскать себе подходящее укрытие — пытаться идти в степи днем было настоящим самоубийством. В конце концов, помыкавшись немного, он спрятался в высоком кустарнике рядом с длинным пологим спуском к какой-то безвестной речушке. Капитан прикинул, что гитлеровцы явно используют это место в качестве переправы — на это указывали многочисленные следы колес и гусениц, а значит, можно было понаблюдать за их перемещениями, оценить активность на этом участке и, чем черт не шутит, попробовать разжиться транспортом. Соваться без предварительной разведки в воду он не рискнул — кто его знает, может, здесь вообще все заминировано.

Белугин решил немного поспать — силы, если честно, уже были на исходе. Давали себя знать часы, проведенные в обществе сотника и его хлопцев, и бессонная ночь. Съел, тщательно разжевывая каждый кусочек, шоколадку, сделал пару глотков из фляги и, постаравшись хорошенько замаскировать свое ненадежное убежище травой и ветками, забылся тревожным, беспокойным сном.

Проснулся он от рева моторов. Осторожно выглянул. Метрах в ста от него шла к фронту колонна грузовиков «Опель-Блиц», в кузовах полно пехотинцев. Возле переправы появились две зенитные пушки, знаменитые «эрликоны» с расчетами, наблюдатели напряженно вглядываются в безоблачное синее небо, боясь прозевать русские штурмовики, чуть поодаль два огромных «бюссинга» под маскировочной сетью.

«Черт, даже не слышал, как они подъехали, — недовольно подумал Белугин. — Эк меня разморило. Хорошо еще, что никто из немчиков пока не добрался сюда. А что, приспичит кому-то облегчиться — и поминай как звали. М-дя, не дотумкал я, а теперь поздно что-либо менять — начну отходить, враз заметят, за кустами-то прогал вон какой здоровенный. Что ж, остается надеяться, что засранцев среди них не найдется или поленятся сюда идти».

Наблюдая за деловито снующими туда-сюда фашистами, Белугин вдруг остро пожалел, что у него нет под рукой «винтореза». Бог знает почему, но нравилась ему эта архаичная машинка. Нравилась гораздо больше любой навороченной «гауссовки» или штурмового излучателя. В детстве отец как-то раз принес им с братом пару этих раритетных винтовок, и они с Женькой провели уйму времени, соревнуясь друг с другом в искусстве точной стрельбы на домашнем полигоне. Сколько заключалось всевозможных пари, какие эмоции кипели тогда. Да… где-то теперь братишка…

«Первым я бы снял вон того белобрысого ганса, — мечтательно прищурился Белугин, представляя в красках, как шестнадцатиграммовая пуля вышибает мозги тревожно озирающегося офицера в расстегнутом мундире. — Ишь, вертится, прям как чувствует, что о нем думаю. Потом бы положил наводчика. Или нет, вон того здоровяка в синей майке с орлом на груди. Весело ему, гаду! Прямо в эту дохлую курицу со свастикой в лапах тебе и пальнул бы. А потом остальных — не торопясь, на выбор, как перепелок. Эх!.. Тэк-с, а это что за явление Христа народу?»

К переправе, скрываясь то и дело в поднятых до небес клубах рыжей пыли, подкатили два полугусеничных бронетранспортера «ганомаг» в защитном камуфляже. Остановились рядом с зенитками. Из головного выпрыгнул подтянутый высокий офицер в полевой форме СС. Подозвал к себе командира расчета и оживленно о чем-то заговорил с ним, активно жестикулируя и показывая в ту сторону, откуда приехал.

«Стоп, стоп, стоп! А не по мою ли душу эти молодцы? — обеспокоился Белугин, машинально пересчитывая видневшихся в кузовах солдат. — Двадцать два, двадцать три… И два МГ… Да нет, с чего вдруг они так быстро зашевелились. Хотя если все-таки связались с сотником… тогда плохо дело — бесконтрольное присутствие высокопоставленного чекиста в своем тылу они не потерпят. Слышать бы, о чем они говорят!»

— Дернешься — убью! — прошептал вдруг возле самого уха Алексея незнакомый грубый голос, а бритвенно острое лезвие прижалось к сонной артерии. Белугин замер, не смея шевельнуться, с ужасом чувствуя, как чужие руки бесцеремонно сдирают с него ремень с оружием.

В Москву Белугин уезжал с Николаевского вокзала. Сонный проводник с усталым лицом, стоявший на перроне у входа в вагон, равнодушно взглянул на протянутый билет и молча отодвинулся, пропуская Евгения. Пассажиров было немного. Большинство из них находилось в коридоре и оживленно прощалось с провожающими, разыгрывая настоящие пантомимы возле плотно закрытых окон. Евгений протиснулся между ними, нашел свое купе и, скинув пальто, аккуратно повесил его на крючок. Шляпу и саквояж положил на диван сиденья. Глянул в слегка запотевшее окно. Люди на соседнем перроне махали уезжающим, говорили что-то на прощанье, но слов было не разобрать — только облачка пара вырывались изо ртов.

Из коридора потянуло холодом. Белугин, поморщившись и зябко поведя плечами, плотно прикрыл дверь. Не хватало еще после недавнего ранения подхватить простуду.

«Как только тронемся, надо будет спросить чаю. И непременно с лимоном! — решил Евгений, прислушиваясь к звучащим сигналам к отправлению поезда. — О, третий». — Вагон дернулся и, постепенно наращивая скорость, двинулся в путь, мягко покачиваясь.

Какое-то время Белугин бездумно глазел в окно, наблюдая за тем, как городской пейзаж медленно уплывает назад, уступая место разнокалиберным домикам и сараюшкам пригорода. Затем как-то вдруг сразу, в один миг, пропали и они. Потянулись ровные ряды сбросивших листву деревьев, кое-где совсем близко подступавших к железной дороге, угрюмо черневших под низким серым небом, набухшим мрачными тучами.

Темнело. Белугин задернул занавеску и энергично потер озябшие ладони, разгоняя кровь. Достал из саквояжа блокнот и карандаш. И только сейчас сообразил, что так и не заказал чаю. Хотел было подняться, но поленился и, решив, что проводник все равно еще заглянет, решительно открыл блокнот на заложенной странице.

Окажись в этот момент рядом с ним какой-нибудь посторонний человек, вряд ли он что-нибудь понял бы в нагромождении странного вида символов и закорючек, густо покрывавших бумагу. Еще бы, корни этого алфавита лежали совсем под иным небом и временем. Пожалуй, ближайшим его аналогом в этом мире можно было бы считать — с известной натяжкой, разумеется, — японскую письменность.

Именно поэтому Евгению не требовалось прибегать к излишним премудростям, чтобы зашифровать свои записи. Впрочем, для Белугина этот язык тоже не являлся родным. Просто в свое время в Службе решили, что данный вариант будет наиболее оптимальным, и с тех пор все отправляющиеся на задание оперативники тратили малую толику своего времени на изучение дополнительного предмета.

Рассеянно пробежав глазами свои пометки, Евгений задержался у одного из пунктов. Речь в нем шла о структуре и составе ячеек московского отделения организации. Ничего не скажешь, аналитики постарались на славу — картина потаенной революционной паутины, опутавшей древнюю столицу России, открывалась во всей красе. Самым удивительным при этом было внешне хаотичное, но на самом деле весьма стройное переплетение партий совершенно, казалось бы, разного толка. Вряд ли кто-то даже из самых осведомленных чинов тайной полиции империи представлял в полном объеме механизм взаимодействия людей, поставивших себе цель изменить существующий порядок вещей.