Посрамление несовершенством.

Поругание стремительным страхом.

Тонкая корка рассудка,

Сна холеная мякоть.

Яичный желток Солнца

Растекается по экрану.

Провожающие, время вышло!

Не может быть, еще слишком рано…

Эстрадное пение:

расколоты многоточия,

расколоты многоточия,

Детский хор:

ты, я,

ты, я.

болью смолоты в клочья,

болью смолоты в клочья.

Блюзовые аккорды.

Огненной иглой

падаю в твердь,

тетивой гнилой

повис нерв.

Огненной иглой …

Католический хор: Повис нерв, повис нерв. Non serviam. Повис нерв, повис нерв. Non serviam.[9]Повис нерв, повис нерв. Non serviam. Повис нерв, повис нерв. Non serviam.

Соло на виброфоне. Легкомысленное пение. Жесткие гитарные рифы.

отблеском ножа выслепляя взор,

заплетают ливни стальной узор,

из разжатого ветхого кулака

вниз трухою сыплются

облака.

Благопристойностью

Зашнурован мозг,

Немой безвольностью

Оцифрован в лоск.

Танцующие хиппи.

Прелой падалью

Выгнивает взгляд

В ожидании

вызревших утрат.

Прелой падалью

Выгнивает взгляд

В ожидании

вызревших утрат.

вызревших утрат.

вызревших утрат.

вызревших утрат.

Тусклый синий свет.

Он, собака, пьет год без месяца.

Утром мается, к ночи бесится.

Да не в первой ему, оклемается…

Перебесится… да перемается…

Перемается… да перебесится…

И Бог даст, Бог даст — не повесится.

Синий свет из сумрачно-смуглого становится ослепляюще ярким. Стробоскоп. Продолжительные танцы.

Холодный голос: Страница двадцать шесть, упражнения с пятого по восьмое.

Пульсирующий красный свет. Пение в стиле dead metal. Скрежет гитар. Какофония переходит в русские фольклорные напевы.

Встану, не благословясь,

Не в чисто поле, а в темный лес,

Не воротами, а собачьими тропами.

Встану, не благословясь,

Пойду, не перекрестясь,

Не воротами — тараканьими тропами.

Встану, не благословясь,

Не в чисто поле, а в темный лес,

Не воротами, а собачьими тропами.

Встану, не благословясь,

Пойду, не перекрестясь,

Не воротами — тараканьими тропами.

Пляски язычников. Джазовая импровизация. Готическое пение.

Выкрики из мегафона: Марш! Марш! Выполняй приказ! Готовьсь! Цельсь! Пли! Сидеть! Лежать! Фас! Марш! Марш! Выполняй приказ! Готовьсь! Цельсь! Пли! Сидеть! Лежать! Фас!

Суфийская глоссолалия.

Короткая пауза.

Это просто температура,

Это только недомогание.

Дирижер потерял партитуру,

Но уже начал танец камланья.

Просто температура,

Это только недомогание.

Дирижер потерял партитуру,

Но уже начал танец камланья.

Флейта. Щебетание птиц. Суфийские напевы, переходящие в русские фольклорные мелодии.

Соберусь поутру в дорогу свою,

Досады осадок во мгле растворю,

Осторожно разбужу зарю,

Положу косу её в ладонь свою.

Зачерпну в ладонь искры багряных зорь,

Брошу сей огонь в ночи чёрной смоль…

Зачерпну в ладонь пламя узора зорь,

Брошу сей огонь в ночи чёрной смоль…

Африканские барабаны.

Заклинаю тебя тревогой.

Время комкают спазмы,

Скорлупу неживой ухмылки

Проклевывает проказа.

Африканские барабаны. Экзальтированные танцы.

Заперт в одиночной камере. Обречен подглядывать, осужден фотографировать, ждать ледяных инъекций. Ждать. Опять, опять. А пядь, упала пядь. Блуждающий глаз, затерявшийся в надменных лабиринтах ржавчины, затопленных гнилой кровью, в чахоточных дворцах бледного безумства; выжимающий по капле радугу слез из своего промокшего холста. Покидающий цвет. Нет, нет. Yea, baby, it’s love.

Просторное помещение (нечто среднее между комнатой и тюремной камерой). Тусклое освещение. С балки под потолком свисают белые чулки и ржавые цепи, в которых запутана старая скрипка и смятые клочки бумаги. В центре — маленький стул, самодельный столик, на нем — горящий свечной огарок и старая печатная машинка. За столом — человек в белой рубашке, круглых старинных очках с отломанной правой дужкой, в помятой шляпе. Справа от него — небольшой металлический кофр, осыпанный бумажными обрывками. Слева — широкий подиум, на стенке которого прикреплен плохо освещенный портрет (изображение неразборчиво). За подиумом — наглухо закрытая дверца, подсвеченная красным светом. С потолка сыплются обрывки бумаги. Человек заправляет в печатную машинку чистый лист и с некоторой нервозностью принимается за набор текста. Порой клавиши заедают и ему приходится руками распутывать зацепившиеся друг за друга железные молоточки. Справа на заднем плане, перед широкой кирпичной стеной — старый бочонок, на котором стоит ржавая железная рама, у ее основания вульгарная статуэтка, изображающая ангела. Декорации плохо различимы, так как постоянно мигает стробоскоп.

Треск костра. Звон колоколов. Вой ветра. Свист сирен. Звуки арфы. Крики.

Они становятся разборчивы только в тот момент, когда частые вспышки сменяются тусклым синим светом, постепенно накаляющимся. Справа от подиума загорается белое полотно, сквозь которое проступает театр теней (силуэт с рамкой в руках).

Хруст шагов по гравию. Толпа в черных робах с факелами в руках. Жрецы гремят цепями. Звуки фортепьяно. Двое жрецов накидывают ржавую цепь на шею осужденного. В его руках — свеча из зеленого воска.