Зеленка вовремя спохватился, прикусил язык, чтобы не отпустить озорную шутку, которая уже вертелась у него на кончике языка.

— Ну, скажем, ваш сын, — сказал он.

— О, сын уже давно не заглядывает ко мне. Как-то отошел он от меня. Стал совсем чужим. Да я и понимаю его. Ведь с шести лет он в доме моего младшего брата жил.

— И тот воспитал его?

— Я же сказала: жил у него. Он взял его к себе, когда предстояла национализация больших частных домов. Не исключено было, что дом на улице Арпад тоже могли национализировать. Вот братец и взял к себе моего мальчишку, а еще две комнаты записал на Кечкешей.

— Кечкеши знают об этом?

— Не думаю. Но мне его предложение взять к себе Балинта пришлось очень кстати. Представляете, в такой норе жить вдвоем с ребенком? Я даже в гости к себе пригласить не могла никого.

— Понимаю, — пробормотал Зеленка. Он окинул Радачине взглядом, а про себя подумал: «Еще бы, конечно, «весьма кстати». Тогда дамочке было не больше тридцати. Ребенок, конечно, мешал…»

— А что касается воспитания… то уж тут мой братец постарался. Воспитал парня по своему образу и подобию. Таким же жадиной и стяжателем.

— Зачем же вы разрешали ему именно так воспитывать вашего сына?

Вместо ответа Радачине пожала плечами.

— Вы не любите своего сына?

— За что мне его любить? Вечное напоминание о моем позоре?! — с горечью ответила она.

— Вы общаетесь с ним?

— Очень редко.

— А невестку свою знаете?

— Ну разумеется. Была у них на свадьбе. Милая, красивая женщина.

— А что вы думаете о вашем старшем брате?

— О Яноше? А ничего! Что я могу о нем думать? Вижу его редко. Мы перестали общаться, когда он вернулся из плена и я узнала, что он коммунист. Мое воспитание не позволяло мне все это так перенести. А в общем я считаю его вполне порядочным человеком. Он живет своей жизнью, я — своей. Иногда навещаю его.

— Когда вы были последний раз у своего младшего брата?

— Месяцев шесть или семь назад. В прошлом году осенью.

— Ну что ж, тогда опять вспомним пятницу. Можете вы мне назвать кого-нибудь, кто видел, как вы пришли домой?

— Нет. Может, вы не верите мне? — с вызовом спросила Радачине.

— Просто я думаю, что вы готовы нам помочь найти преступника.

— О да, это мой гражданский долг, — вскинула она голову. — Но, увы, я ничего больше не знаю. Вернулась домой и провела вечер как обычно. Меня никто не навещал. Я тоже ни к кому не ходила. Если с вас этого достаточно, то все в порядке. Если же нет, то спросите соседей, которые охотно посплетничают на мой счет. Кажется, у вас больше нет ко мне вопросов, тогда я пошла. Потому что не могу надолго оставлять службу. Если, наконец, вы считаете, что я чем-то могу дополнить сказанное, заходите ко мне домой. Я после работы всегда дома.

— Спасибо.

— Приятно было познакомиться с вами. — Радачине встала и направилась в глубь коридора.

«В общем, ее тоже не слишком-то тронула смерть брата, — рассуждал Зеленка. — Даже не спросила, когда похороны. Правда, пожаловалась на плохие жилищные условия. Но, по-видимому, не так уж плохо она живет, как хочет изобразить. Жизнелюбка. Однокомнатная отдельная квартира на двоих. Молодая, красивая вдова, маленький тогда еще сын. Наверняка сама упросила брата: уж если не мне, так хотя бы сыну моему помоги; пропиши его в своей большой квартире. Да она и сейчас еще привлекательна. И горда. А двадцать лет тому назад! Наверное, заметная была женщина. Ну что ж, теперь встретимся с мадам Эдит?»

— Госпожа Паланкаине уже скоро выйдет на пенсию, — сказал Себени, директор средней школы имени Миклоша Зрини, принимая Зеленку в своем кабинете. — Если бы у нас не было такой острой нужды в преподавателях, мы бы, вероятно, давно уволили ее. Она слишком опустилась. К тому же иные ее взгляды нам не очень-то подходят. Правда, свои обязанности она выполняет. Но главная беда в том, что она пьет. Однако нехватка преподавателей у нас острая. Иначе бы мы… — Он многозначительно дернул плечом.

— Она по образованию педагог?

— После войны работала и одновременно училась. Получила диплом. Впрочем, педагог она неплохой. Но после 56-го года как-то надломилась. Оба ее сына ведь сбежали на Запад. Коллеги считают, что с того времени она и начала пить. Но разрешите теперь полюбопытствовать, по какому вопросу вы хотели с ней поговорить?

— По делу об убийстве, — коротко ответил капитан Зеленка.

— Вот как? Неужели она замешана в уголовном деле? Такого уж я никак не мог о ней предположить. По-моему, она, кроме как себе самой, никому вреда и при-чинить-то не может. Но если вам нужна развернутая характеристика…

— Нет, спасибо. Я просто собирался побеседовать с ней.

— У нее сейчас урок, но через пять минут будет перемена, — сообщил Себени, взглянув на часы. — Знаете что? Подождите ее здесь. Тут и поговорите спокойно. А я пока в учительскую пойду.

— Спасибо. Только не предупреждайте ее, по какому делу я пришел, — сказал Зеленка, протягивая директору на прощание руку.

Зеленка прошелся по кабинету, осматривая его и прикидывая, где бы лучше расположиться. Обойдя небольшой журнальный столик, он сел спиной к окну, лицом к двери. Ждать ему пришлось недолго. Он думал, что сейчас войдет интересная, уверенная в себе женщина. И ошибся. Учительница Паланкаине, одетая в серый костюмчик, была невзрачная, маленького роста, с сединой в волосах. Нездоровый цвет кожи на бледном с коричневатыми пятнами лице свидетельствовал о том, что у нее не все в порядке с печенью. И что она слишком мало времени проводит на свежем воздухе. Она даже казалась намного старше своей старшей сестры. Лицо покрывали глубокие морщины, видимо, следы многих огорчений и разочарований в жизни.

Учительница беспокойным шагом подошла к Зеленке.

— Меня зовут Арпадне Паланкаине. Что вам угодно?

— Я — капитан Михай Зеленка. Следователь уголовного розыска.

Паланкаине скользнула взглядом по удостоверению, и Зеленка снова убрал его в карман.

— Давайте присядем. Мне нужно получить от вас некоторую информацию.

— Пожалуйста, — согласилась учительница, присев к столику.

— Я полагаю, вы слышали о смерти вашего брата Леринца Колечанского?

— Как, он умер? Когда?

— Утром в субботу.

— Если бог карает, то не палкой ударяет! — пробормотала женщина.

— Есть подозрения, что он умер не своей смертью.

— Неужели отравили?! Что ж, Леринц вполне заслужил свою участь. Всю жизнь был жадиной. Все себе в нору тащил. Будто хомяк. Любого, кто только ему на. пути попадался,