Просить родных значило унизить себя и Амира, подтвердить, что да, она помешанная, как они и говорили, что она сделала, конечно, совсем не то. Гордость и упрямство не позволили ей просить, а больше признавать ошибку.

Ходили слухи, что люди во всём мире разорились за одну ночь. В Японии и Южной Корее бросаются с крыш высоток целыми корпорациями. Выяснить, правда ли это и как обстоят дела в её стране, было не у кого. Она знала, что муж её неуязвим. У него всегда водились и запасы на тёмные дни, и знакомые в секретных кабинетах, значит, детям ничего не грозило. Да и везти их в сутолоку Дворца Ашриты, в чужой дом, было немыслимо.

Мария смотрела с балкона на вечер, и бездна людей пугала её. Они едва умещались в сжатые пространства. В комнатках-ячейках ютились огромные семьи. Бедность жила в каждом доме, сколько видят глаза.

«Как же много людей, – думала Мария, – в муравейнике просторней. Все трудятся где-то, добывают свой скудный хлеб. А сколько в Бомбее театров, актёрских трупп, которые всё прибывают и прибывают! Кто же будет ходить на спектакли? Кто заметит театр Амира в этом столпотворении?»

Марии становилось жутко в человеческой тьме на краю земли. Такое же чувство приходило к ней раньше, когда она заплывала далеко в море. Стоило подумать о глубине, что разверзлась внизу, о волнах, уносящих в сторону от берега, уходили силы плыть. Нужно было гнать эти мысли. Денег на билет не набрать. Она надеялась, что курс выправится, не может же быть так, чтоб он рухнул навсегда.

Она замечала и другое: в месиве людей всё напоено смирением. «Ничего нельзя сделать, – говорит гигантское сознание, – так успокойся, просто подожди, твой плод созреет и сам упадёт в руки».

«Просто подожди» – гудят поезда, приходя не по расписанию; «просто подожди» – приговаривают чайваллы, пока кипит молоко; «просто подожди» – шипит горячее солнце. И Амира, кажется, мало волнует ход времени, не заботит его друзей, соседей и незнакомцев на много улиц вокруг, целый город и другие города.

«Их спокойствие похоже на безмятежность ночного неба. Им всё равно! – с ужасом догадывалась Мария. – Смогу ли я когда-нибудь стать такой?»

«И что же делать в этой пучине, где даже вокзальные грузчики-кули сражаются за каждый чемодан?» – спрашивала Мария темноту.

Гоувинд и Мукта

Май не должен быть с декабрём,

Богатые с бедными, высшие с низшими,

Каждое несовпадение – безумно.

МИНА КАНДАСАМИ, «ПОЧЕМУ ОНА ПИШЕТ О СВОЕЙ ЛЮБВИ»

Счастливой была любовь Гоувинда и Мукты. Она была деревом, что растёт само по себе от солнца и дождей.

Присмотритесь, вы заметите таких, какими были они, в очереди в кассу кинотеатра, на скамейке парка, с тележкой в большом магазине. Они будут искать краску для самодельной игрушки, собирать гербарий и постоянно что-то обсуждать. Вы узнаете их и не ошибётесь. Они похожи на существо, которое выстроило вокруг себя маленький мир и поглощает его как сладость.

В простоте им никогда не скучно. Они ходят вместе по книжным лавкам и за европейской одеждой. Если бы природа не создала их мужчиной и женщиной, они бы обошлись без страсти, как школьные подруги. Нежные товарищи, которым не нужно ревновать и безумствовать, – до того между ними всё ясно.

Гоувинд и Мукта познакомились давно. Играли в смешанной труппе, готовились к фестивалю спектаклей о городской жизни. После репетиции разговор завязался сам собой и с тех пор не прерывался больше чем на день. Долго дружили, замечая, что их загадочно манит друг к другу. Поначалу они приняли это притяжение за недозволенное. Хотели выкорчевать его, как если бы обнаружили у себя влечение к своему же полу или нечто такое, о чём не говорят нигде и никогда, кроме самых чёрных тупиков. Они боролись, но природа оказалась сильней. Их дружба стала чем-то прекрасным.

В неприхотливое дерево Гоувинда и Мукты вперилась единственная преграда: она была из семьи сикхов, а он – из дома индуистов. В кругу друзей они без конца твердили о своём атеизме, который входил в моду среди молодёжи Индостана. Со старшими оставались покорны, не решались привести в семью иноверца. Много лет они приезжали домой с тайной внутри. Болтали с роднёй, ели хрустящие досы, макая в чатни[19], шутили, рассказывали о себе так, как будто самый родной человек на земле – никто. Безгрешное чувство прятали, как ворованную безделушку.

Истории Гоувинда

Я хочу слово, которое ждёт и плачет,

Колеблется, зная, что все другие слова

Я уничтожу, боится занять своё место.

МИНА КАНДАСАМИ, «ТОЛЬКО НЕ ЭТО»

Огромная улыбка большого рта, добрые глаза в круглых очках, длинные ноги и руки, не по-нашему высокий рост делали Гоувинда слегка нескладным. Он на сцене преображался, становился героем, словно вырастая на время из ребёнка, которым был за пределами площадки. Он всегда знал роль, как прилежный ученик, но реплики, сказанные им, жили. Гоувинд любил и понимал людей. Мог быть каждым из них, обратиться женщиной, храмовым брамином, солдатом.

Он болел случаями из жизни. Выискивал истории в закоулках, отлавливал на вечеринках, на балконах и лестницах, приманивал чаем в закусочных. Он и сам легко сочинял целый роман о чае. О путешествии чаинки от плантаций Ассама, через фабрику, где детские ручки упаковали сухие гранулы в коробку, до лавки, где его выпивал красавец. Истории чувствовали приближение Гоувинда, слетались, как голуби на зерно.

Бывало, происшествия, переписанные в сценарии, удавалось продать. Из некоторых выходили сериалы, из других – спектакли. Часто они заканчивались смертью. Иногда жизнерадостному Гоувинду казалось, что есть только такой шаг из липкой сети повседневности. Он никогда не убил бы себя, но легко вонзал кинжалы и сбрасывал с крыш своих героев.

В пьесе о свадьбе в захолустном городке штата Уттар-Прадеш за невесту решили родственники, они следили за каждым движением новобрачных. Расчёт, неуёмный контроль, интриги сгубили девушку. Она облилась бензином и подожгла одежду, которую надела на свадьбу. В театре огонь показали, как колыхание множества красных лоскутков ткани, на которые со всей силы дули вентиляторы, спрятанные под помостом. Пьеса нравилась публике.

Зрители сочувствовали простому, почти без декораций, но интересному спектаклю о докторе, который мучился в устроенном общиной браке. Доктор узнал любовь с другой женщиной, случайной пациенткой. Жена родила дочь. Доктор разрывался между больными, женой, любовницей, капризами девочки,