Шурик сам, по-хозяйски, достал завернутую в покрывало икону, распеленал ее, открыл, бережно достал из нее записки.

Лариса видела, как от малейшего движения шевелятся, словно живые, полуистлевшие листочки. Она достала из шкафа пустую коробку из-под конфет, и Шурик положил в нее бабкины записки.

– Ну вот. А сейчас я ее заверну, как было. – Он снова спеленал икону. – А большой пакет у меня есть.

Весь этот вечер Лариса не находила себе места. В прихожей на полке для обуви стоял черный пакет, в который Шурик ловко спрятал ее икону, чудотворную семейную реликвию. Бабушка рассказывала, что в мужских руках она не была никогда и чудеса творит только для женщин. И Ларисе было не по себе оттого, что она сама, своими руками, отдала икону в чужие, да еще и мужские руки. Шурик в этот момент был ей неприятен. Он казался каким-то пришлым татарином, который посягнул на святое.

Странно, что она сама согласилась, сама отдала семейную реликвию Шурику, а теперь винит его. Вроде он сильно и не настаивал. Но у него был талант убеждать. Он при этом будто наседал на собеседника, который сдавался без боя. Слишком убедителен был Шурик. Не получалось ему противостоять. И после того, как все уже случилось, после того, как Лариса уступила, и оттого, что она не в состоянии повернуть все вспять из-за неудобства и из опасения нанести смертельную обиду, ей хотелось только одного: чтобы он поскорее ушел.

А Шурика, наоборот, проперло на разговоры. И не на какие-нибудь пустопорожние, а на те, что Ларису очень волновали, – о будущем, их совместном будущем, которое виделось Шурику светлым и безоблачным.

Он взялся развивать мысль о свадьбе.

– Какая свадьба, Саш?!! Мне не восемнадцать, и тебе не двадцать!

– Как «какая»?!! Настоящая! Красивая, с венчанием, с лимузином и свадебным путешествием. Я иначе не согласен! И никто меня не поймет, если мы тихо сойдемся и зарегистрируемся, как кухарка с пастухом!

Лариса слушала его разглагольствования, а мыслями была не в свадебном путешествии, а в собственной прихожей, где в черном пакете, завернутая в тряпку, лежала старинная икона Богоматери с Младенцем.

– Ты, кажется, меня совсем не слушаешь? – с обидой спросил Шурик.

– Слушаю. – Лариса перевела на него взгляд. – Просто... Просто я уверена, что в день, когда нам будет назначено идти в ЗАГС или в церковь, у тебя непременно будет командировка на другой конец Земли и наше мероприятие будет отложено на неопределенный срок...

Она потом много думала об этой своей высказанной вслух мысли и понимала, что это был сигнал свыше, который она пропустила, не заметила. Вернее, заметила, но сделала вид, что ничего не было. Как страус, сунула голову в песок, и страх пропал. Она привыкла во всем оправдывать своего драгоценного Сашу. Так было удобно. Кому? Ему? Не только. И ей тоже. Потому что ежели бы она трезво подумала обо всем, то давно бы осталась без него. А она совсем не хотела этого. Страус! Что с него взять?! Любовь не только зла. Она еще и слепа.

Шурик позвонил Ларисе через неделю, сообщил, что отдал икону мастеру, и успокоил ее:

– Не переживай, Ларчик! Все будет нормально. Это свой человек. Будет твоя Богоматерь как новенькая!

«Опять Ларчик!» – с неприязнью подумала Лариса, и Шурик мгновенно уловил ее настроение по тому, как она вздохнула на другом конце провода. У него было особое природное чутье. Ему он доверял целиком и полностью, и это его не подводило никогда.

– Ну, что я такого страшного сказал?! Да другая бы радовалась, что ее мужик ласкательно-уменьшительными именами называет, а ты все недовольна!

Настроение у Шурика менялось мгновенно. Порой Лариса видела, как раздражение просто захлестывает его с головой. Кажется, еще секунда – и он начнет орать и колотить ботинком по столу.

– Ты тоже мог бы уже усвоить, что есть имена, а есть – клички!

Ларисе было ужасно обидно: она никак не могла простить себе того, что так бездумно отдала Шурику икону, а ему – его бурную деятельность по реставрации иконы, которую он развил стремительно, фактически вопреки ее воле.

Можно сказать, что с этого момента между ними пробежала черная кошка и в отношениях наметилась трещина. Шурик даже завел с Ларисой разговор, в котором заметил ей, не скрывая раздражения:

– В конце концов, ты могла бы и не отдавать свою бесценную вещь, раз так боишься! Ну, хочешь, я заберу ее и верну тебе?!

Ей бы в этот момент сказать: «Давай!», и тут же в машину сесть и по адресу мастера срочно поехать. Но вряд ли это состоялось бы и вряд ли изменило бы ситуацию. Шурик пропал бы гораздо раньше.

Ей было неудобно сказать это «Давай!», но Шурик все равно исчез. Не сразу. Он звонил Ларисе то из Москвы, то из Финляндии, то еще откуда-то. А может, с соседней улицы. Проверить она все равно не могла!

Потом Шурик сообщил, что уезжает по работе в Абхазию. Еще в телефонном разговоре он насыпал столько подробностей о предстоящей работе, что у Ларисы сомнений не осталось: милый в самом деле едет на Кавказ.

– А это опасно? – спросила она.

– Не опасней, чем в Питере. Хотя всякое, конечно, бывает. Но если тут ждут, то ничего не страшно. Ты жди меня, ладно?

У Шурика голос дрогнул. Водился за ним такой грех, как излишняя сентиментальность. Мог и слезу уронить, мужскую и совсем не скупую, чем очень удивлял Ларису.

Она тоже была барышней чуткой и не менее сентиментальной. Как говорил по этому поводу ее брат Андрей, «время поправит».

Надо сказать, оно и в самом деле поправило. К тому моменту, когда Лариса встретила Таранова, она была уже совсем другой барышней. «Не верь, не бойся, не проси» – это она хорошо усвоила.

Из Абхазии Шурик ей не звонил. Да она и не ждала – предупредил, что не будет возможности. И вдруг в один из дней, как гром среди ясного неба, в ее мобильный телефон упало сообщение: «Лариса, Шурик погиб, пришлите свой имейл, мы вам все напишем».

Трясущимися пальцами, еще не понимая, что произошло, Лариса с трудом набрала латинскими буквами свой электронный адрес и отправила эсэмэску на незнакомый номер.

А потом ее прорвало. Слезы текли в три ручья, и в горле застревали рыдания – она кусала кулак, чтобы не напугать соседей. Лариса вдруг поняла, что Шурик, несмотря на его закидоны и завирательство, был для нее любимым и родным. Она и представить не могла, что мир в одну минуту может рухнуть только потому, что не стало Шурика, который порой раздражал и смешил, выводил из себя дурацкими кличками вместо ее красивого имени. Вдруг стало понятно, что ей без него просто жить не хочется. Не хочется, но надо, и от этого ей было еще хуже. Кому надо? Пашке? Он уже большой. Брат тоже живет своей жизнью. Это надо было Шурику, который позволял ей мечтать о чем-то красивом, о будущем, в котором они будут вдвоем. И вдруг в один момент все это рухнуло, да так, как и в страшном сне она не могла представить. Ладно бы расстались. Бывает. Даже при очень большой любви. А тут...