— Как дела? — обратился старший из двух спутников к подгулявшему главарю группы.

— Идет, слава богу. Есть, понятно, разные упрямые молодчики, которые предпочитают сидеть на печи и есть кашу, — произнес тот, насмешливо взглядывая на Надю, стоявшую у окна, — но их, благодарение богу, гораздо меньше, нежели желающих.

— А вы разве не желаете завербоваться, сударь? — вежливым тоном обратился вновь прибывший усач к Наде.

Молодая девушка, не ожидавшая этого вопроса, смутилась и покраснела.

— Если нет иного пути попасть в полк, как этот, — произнесла она смущенно, указывая на волнующуюся на улице толпу, — то, признаюсь, у меня нет к тому особенной охоты.

— Да кто же вам говорит про этот путь! — расхохотался самым искренним смехом офицер. — Вы можете записаться в полк и без того, чтобы умащивать дурацкой пляской наши гродненские трущобы. Для этого стоит только сходить к ротмистру Казимирскому, который командует одним из эскадронов коннопольского полка. Да вот, не угодно ли присоединиться к нам? Мы с моим юным другом идем туда и с этою же целью. Желаете?

Надя не заставила повторять приглашение. Через минуту она была уже на улице и вместе с обоими спутниками храбро зашагала по грязной кривой улице Гродно.

Путь их оказался недолгим. Не больше как через какие-нибудь четверть часа бравый усач, отрекомендовавший себя корнетом Линдорским, и оба его юные спутника подошли к большой корчме, стоявшей на самой середине городской площади.

Еще на пороге вновь прибывшие были оглушены звуками самой отчаянной и безобразной музыки. Тут пищала волынка, пилила скрипка, бренчала гитара, трубил рожок, похожий по звуку на рог горниста, и все это покрывалось отчаянным гулом турецкого барабана.

Громадные клубы табачного дыма мешали видеть, что делалось в корчме. Вскоре, однако, глаза Нади немного привыкли к этому серому туману, стоявшему сплошным столбом в горнице, и она могла рассмотреть целую толпу снующих, прыгающих и пляшущих под эту безобразную музыку людей.

Они, со своими разгоряченными от вина и пляски лицами, окруженные облаками дыма, скорее походили на чудовищ или исчадий ада, нежели на обыкновенных смертных.

Один из них, великан по сложению, быстро подскочил к Наде и, прежде чем девушка могла опомниться, схватил ее за руки и вовлек в круг танцующих.

Но корнет Линдорский, зорко следивший за обоими юношами, взятыми им под свою защиту, бросился на выручку Нади и не без усилий вытащил ее обратно из круга.

А толпа, глядя на эту сцену, ревела от хохота, как безумная.

С трудом корнет Линдорский и его юные спутники пробили себе дорогу и очутились наконец на пороге крошечной комнатки, которую занимал ротмистр Казимирский.

Это был еще не старый мужчина с румяным лицом и живым взглядом острых серых глаз. Холеные с проседью усы его были молодецки завиты в колечки. Полные губы улыбались приветливо и мягко. Как он, так и корнет были поляки, которых среди офицеров полков, стоявших на западной границе, в особенности, однако, в коннопольском полку, было тогда много.

— Чем могу служить пану наместнику? — обратился ротмистр с изысканной вежливостью к Линдорскому на польском языке.

— Вот, господин ротмистр, — отвечал тот, — я привел к вам моего юного друга, пана Юзефа Вышмирского. Его дядя, известный вам пан Канут, во что бы то ни стало добивается чести видеть юношу под вашей командой, на службе в славном коннопольском эскадроне.

— Добже (хорошо), — произнес Казимирский с ласковой улыбкой и кивнул молодому Вышмирскому.

— Чем могу служить пану? — снова обратился он к Наде, приняв и ее за молодого поляка.

— Я тоже добиваюсь чести поступить в ваш полк, — отвечала храбро по-русски молодая девушка.

— Но ведь вы уже казак, если меня не обманывает зрение, — произнес ротмистр тоже по-русски, бросая на Надю один из своих пронизывающих взглядов.

— О, нет, я казак только по одежде, господин ротмистр, — поторопилась ответить та. — Моя фамилия Дуров, я русский дворянин и еще нигде не числюсь.

— Прекрасно! — произнес, покручивая свои выхоленные усы, Казимирский. — Отныне вы оба будете у места. — И, переведя взгляд с Нади на Вышмирского, добавил: — Вы оба будете служить во вверенном мне эскадроне уланского коннопольского полка. Мы далеко не прочь приобрести таких славных рекрутиков, не правда ли, пан наместник?

— Совершенно верно, господин ротмистр, — ответил тот.

Судьба Нади была решена.

Она горячо поблагодарила Казимирского и вышла из адской корчмы, где все еще бесновалась, шумела и плясала обезумевшая в своем диком веселье толпа.

— Не знаю, как благодарить вас, господин корнет, — очутившись снова на улице, обратилась Надя к своему старшему спутнику.

— Не стоит, молодой человек, — произнес ласково Линдорский. — Служите только хорошенько, чтобы вполне оправдать доверие начальства. Ротмистр Казимирский отличный служака, и вступить под его начальство — большая честь. Я рад за вас и за пана Юзефа.

Но юный пан Юзеф, казалось, нимало не разделял этой радости. Его тонкое, прекрасное лицо было полно не то задумчивости, не то грусти. Синие глаза смотрели спокойно и равнодушно. Алые губы были плотно сжаты. Он оставался, очевидно, совершенно безучастным и к словам корнета, и к своей новой участи — этот красавец мальчик.

— А знаете, юноша! — неожиданно произнес Линдорский, обращаясь к Наде. — Ведь нам с вами надо бы чем-нибудь ознаменовать столь блестящее и скорое устройство дела. Можно сказать, что вы по щучьему велению попали в лучший из наших конных полков. За это следовало бы сорвать с вас порядочный куш…

— О, что касается этого, — поспешила ответить Надя и неожиданно смутилась, — то… я… я… увы! Смею только бесконечно благодарить вас, господин корнет… так как… — И она окончательно замолкла, растерянная и красная как рак.

И было от чего смущаться бедной Наде. Она поняла слова наместника буквально. Следовало отблагодарить его так или иначе: распить с ним, по тогдашнему обычаю новобранцев, бутылку-другую старого, хорошего вина, а между тем в кармане ее слабо позвякивали лишь два оставшиеся червонца — последняя капля прежнего богатства. Их вряд ли бы хватило на самый скромный ужин с наместником.

Последний искренно расхохотался при виде смущенного и испуганного лица Нади. Улыбнулся, очень вяло впрочем, и юный красавчик Юзек.

Надя окончательно смутилась и растерялась от этого смеха.

— Ха-ха-ха! Нет, слышите ли? Это бесподобно! — хохотал Линдорский. — Юзеф, мой мальчик, нет, каков! Он принял мои слова за чистую монету!.. Но успокойтесь, дитя! Вы не так меня поняли. Ей-богу! Пан Линдорский не берет взяток… Это было бы не по-солдатски, черт побери! Я жду от вас вознаграждения несколько иного рода. Видите ли, — разом делаясь серьезным, заговорил он, — я — большой приятель пана Канута, дяди этого молодчика. — И он скосил глаза в сторону Вышмирского. — И пан Канут просил меня поберечь его племянника. Он, в сущности, такой же ребенок, как и вы, не во гнев вам будь сказано, господин казак. А поэтому не согласитесь ли вы в походе да и на стоянках составить общество моему юному другу? Все же вдвоем ему будет не так скучно. Он, собственно говоря, прекрасный малый. Сердце у него золотое. Только ужасно не по нутру пришлось ему походное житье. А что поделаешь, когда у дядюшки Канута свой собственный взгляд на это дело? Видеть племянника кавалеристом — мечта его жизни. Вы, Дуров, молодчина хоть куда, это видно по всему, и выглядите много отважнее нашего неженки. — Тут корнет ласково подергал нежное ушко Юзефа. — Послужите же ему примером в стойкости и отваге. И то, и другое необходимо как в мирное, так и в военное время. Помогите ему, Дуров, и я буду вам признателен за это. У вас такое мужественное, энергичное, несмотря на юность, лицо; вы, вероятно, храбры и выносливы, как спартанец. Сделайте из Юзьки такого же спартанца, и вы отплатите мне сторицей за мою ничтожную услугу, оказанную вам. Поняли ли вы меня, мой мальчик?