«…перестал писать письма домой, получил известие об измене любимой девушки…»

– Заткнись, – еле слышно прошептала девушка, проведя кончиком языка по губам Антона. Она положила ладонь на горячее плечо и вытянулась вдоль его тела, чувствуя его даже через толщу одеяла. В ней начало зарождаться нетерпение, рука, лежащая на плече Антона, возбужденно подрагивала, тело заныло, Юля, выгнувшись, искала другой рукой край одеяла.

«…уходит в «самоволки» и не выполняет приказы…»

– Антон… – Юлька высвободила из-под себя одеяло, толкая его ногами к краю кровати. Нога запуталась в разрезе пододеяльника, опутывая ее ступню. Продолжая обнимать Антона за плечо, она подтянула ногу и освободила ее. Спихнув одеяло на пол, Юлька прижалась к Антону.

«…такой человек на грани срыва, ему нельзя доверять оружие, ему нужна срочная психологическая помощь…»

– Антон… – Она снова провела языком по его губам. Ей хотелось разбудить его, и в то же время его пассивное состояние кружило ей голову, он спал, даже не чувствуя, что рядом, прижавшись к нему, трепетало возбужденное тело.

«…душевнобольные люди, я бы сказал, с явными маниакальным выражениями…»

Юлька переложила безвольную руку Антона себе на бедро и еще крепче прижалась к нему, до боли стиснув ноги. Ее грудь горела, она приоткрыла рот, почувствовав, что проваливается куда-то.

«Только не просыпайся…»

Антон тихо сопел носом, а веки продолжали нервно подергиваться.

«Я еще раз повторяю: ему нужна срочная психологическая помощь».

Через минуту дыхание Юли пришло в норму, она убрала с бедра руку Антона, заметив, что ее руки продолжают подрагивать. Была какая-то невидимая гармония, стройная и совершенная связь между ней и Антоном. Ушел куда-то возраст – 17 лет ее и 20 его; кажется, природа завершила свою работу.

И снова противный голос «психа» из телевизора:

«…похожий случай, который произошел совсем недавно… убив товарищей, ворвался в квартиру офицера, убил его…»

Юля тронула Антона за плечо. Вот сейчас ей хотелось, чтобы он проснулся, и она уже точно поцелует его, встанет, сварит щи, сбегает в магазин, не пустит на работу…

– Антон…

Надоедливый голос с экрана повторил его имя:

«…Антон Никишин, убивший четырех сослуживцев, попадает под мое определение».

«Большое спасибо. Напомню, что специальным гостем программы «Утро» был психиатр судебного управления Главной военной прокуратуры доктор медицинских наук полковник Якунин Станислав Викторович. А сейчас мы еще раз повторяем репортаж нашего корреспондента по Самарской области».

Юлька, проглотив тугой ком, поднесла руку к горлу.

«Вот здесь, возле ворот склада, рядовой Антон Никишин расстрелял своих товарищей из автомата Калашникова.

Следователь, ведущий…

…на почве внеуставных отношений…»

Нет, не может быть. Юля попыталась успокоиться, хотя уже чувствовала, что Антон и есть этот…

«…человек видели его. Он пытался взять билет на поезд до Москвы… К сожалению, участились случаи, когда, вооружаясь, военнослужащие…»

«Доказательства, – потребовала Юлька, с ненавистью глядя на очкастого репортера. – Это не он, покажите фотографию».

«Вооружен автоматом Калашникова, владеет приемами рукопашного боя…»

«Фотографию!!»

На глаза Юльки навернулись слезы, она взяла Антона за руку: ну почему это должно было случиться именно с ней? «Это ложь! Покажите фотографию, ублюдки!»

«…крепкого телосложения, короткие светлые волосы, над правой бровью шрам…»

«Сволочи! Фотографию!»

Фотографию показали.

Ну, вот и все. Юлька, отпустив руку Антона, с каменным лицом встала с кровати. Слезы текли по ее щекам, скопившись в уголках губ. Подняв с пола одеяло, укрыла Антона. Покосившись на телефон, она сняла трубку.

* * *

Под утро подполковник Рябов получил от Кирсанова схожую стенограмму допроса Мараева: почти те же вопросы и ответы.

У Рябова тоже были новости. И Албаков, и Мараев, приезжая в Самару, последнее время останавливались в гостинице «Октябрьская». В частности, они проживали там с 28 по 30 июня и с 16 по 18 июля. Это как раз совпадало с увольнительными Никишина, в журнале записано, что он уходил в город 29 июня и 17 июля. Увольнительные ему выписывал командир роты капитан Дмитрий Романов.

А вот что касается записей в журналы, то 29 июня запись была сделана Каргиным Михаилом Юрьевичем, а 17 июля – Полетаевым Игорем Максимовичем. И тот и другой были убиты Никишиным.

Рябов еще раз вызвал к себе младшего сержанта Сергея Малышева.

– Скажи, Сережа, ты помнишь, когда Антон ходил в увольнительные?

– Мы несколько раз вместе ходили.

– О них ты тоже расскажешь, но сейчас меня интересуют его одиночные увольнительные. Ты что-нибудь знаешь о них?

– Знаю, что к нему приезжали, а кто, он не говорил.

– Он скрывал это?

– Как вам сказать? Я, конечно, спрашивал, но он ушел от ответа. Мне показалось, что он ходил к девушке.

– А как он ушел от ответа, не помнишь? Что сказал?

– Постойте… По-моему, сказал, что ходил к знакомым.

– К знакомым или к знакомому? Это очень важно.

– Я могу ошибиться, но, кажется, он сказал во множественном числе.

– Что, оба раза?

– Нет, только в первый раз.

– А во второй?

– Во второй раз я не спрашивал. Это его дело, правда?

– Конечно. А ты не замечал, приходил ли он навеселе с увольнения?

– Нет. Ну… может быть, легкий запах был. Скорее всего пива.

– Как ты думаешь, у него были твердые намерения убить прапорщика Шляха?

– Вряд ли, ведь потом он сказал, что подумает.

– Он же говорил, что собирается застрелить его из автомата?

– Наверное, это я спровоцировал его. Антон хотел «поработать» с ним на ножах, а я назвал его слабачком. Тогда Антон сказал: «Значит, я застрелю его».

– А его знакомые, они не были кавказской национальности?

– Я о них ничего не знаю.

– Ну что ж, спасибо, Сережа.

После этого разговора Рябов вызвал к себе капитана Романова, командира роты Антона Никишина.

– Мне показалось интересным вот что, – начал разговор подполковник. – Во время последних двух увольнительных Никишина ваша рота, капитан, заступала в караул, и оба раза вы назначали начальником караула своего заместителя, старшего лейтенанта Бойко.

– Ну, во-первых, назначаю не я, это утверждается приказом заранее: заступить в караул тогда-то и тому-то. – Голос командира роты звучал с едва различимой хрипотцой. Рябов, вглядываясь в суровые черты лица Романова, сделал неожиданный вывод: хрипотца шла капитану.