Лиза тут же унеслась. При дневном свете, как отметил Илья, она выглядела постарше. Не на двадцать пять. Но зато ее глаза сверкали так, что ни припухлости под ними, ни морщинки в уголках были не важны. А ножки какие! Гладкие и загорелые.

— Вот! — выпалила Лиза, вернувшись и протянув телефон Илье. Он, скинув еще один блин на тарелку, взял сотовый, но тут же отложил. — Давай поедим сначала? Вот тебе первая партия. В холодильнике есть мед и сметана. Достань что хочешь.

— А варенья нет?

— Увы.

— Люблю вишневое. С косточками.

— А мужчин каких? — как бы между делом спросил Илья.

— Которые умнее и во всех смыслах лучше меня. Хочу тянуться.

— Были такие?

— По ощущениям — да. Но точно сказать не могу. — Она достала из холодильника мед и сметану. И замерла с банками в руке. — Странно, правда? Такие вещи не должны выветриваться из памяти.

— Нужно узнать от докторов, но ты их боишься.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что навязалась на твою голову. — Она села на место и с сосредоточенностью принялась откручивать крышку с банки меда. — Какой сегодня день недели?

— Суббота.

— Значит, ты поэтому не на работе… Не из-за меня.

— Не из-за тебя. — Когда сковорода раскалилась, блины стали готовиться за считаные секунды. И тоненькие, как Илья любил. Он решил испечь еще штуки три и закончить. — А эта Рита… Она какого возраста?

— Примерно моя ровесница. Но мы не учились ни в одном классе, ни параллельно. Может, в другую школу ходила?

— То есть ей около тридцати? А на вид двадцать от силы.

— Так хорошо выглядит? — Илье показалось, что в голосе Лизы прозвучали ревнивые нотки.

— Скорее, странно. Сейчас среди подростков не встретишь таких девушек: без грамма макияжа, с обычной косой, перетянутой резинкой, в асексуальной мешковатой одежде.

— Она как будто не изменилась. Я именно такой Риту помню. — Лиза повела носом и зажмурилась. — Как же вкусно пахнет!

— Так налетай.

— Нет, я подожду тебя.

Зазвонил телефон. Бердников покосился на экран. Все рабочие контакты были им заблокированы еще вчера, поэтому звонить могли только свои. Или господин Лившиц. Но номер был какой-то «левый», и Илья трубку не взял. Вместо этого перебросил последний блин на тарелку, выключил газ и занял место за столом.

Ели молча. Наслаждались.

Опустошив тарелку, откинулись и выдохнули.

— Ща спою, — просипела Лиза, подражая волку из мультфильма.

— Давай. Какая твоя любимая песня?

— Из «Титаника». Но исполнить не смогу, у меня слуха нет.

— Такая же беда. — Илья тяжело поднялся — объелся — и стал убирать со стола. Лиза не помогала. Хотя от женщины ждешь именно этого. — Ты иди в порядок себя приводи, пойдем к соседям.

— Да, хорошо. А дяде Абраму позвонить?

— Точно! — Илья вновь набрал номер Лившица и снова не получил ответа. О чем сообщил госпоже Весенней.

— А его мастерская все еще работает?

— Нет, закрыта.

Она кивнула и отправилась в комнату. Илья, бросив посуду в мойку, тоже пошел одеваться. У него была домработница, но он ее рассчитал, так что порядок дома наводить все равно ему придется, но сделает он это позже.

Они вышли из комнат одновременно. Илья в спортивном костюме — им даже из подъезда выходить не надо, Лиза в джинсах и кофточке. Волосы она собрала: заплела в фигурную косу и концы как-то подвернула, что получился пучок. Такая прическа ей шла. Тем более госпожа Весенняя умудрилась уложить челку таким образом, что шишки не было видно вовсе, а только часть ссадины.

Они вышли из квартиры и вызвали лифт. Поднялись на последний этаж. Бердников первым подошел к двери и постучал. Когда он приходил сюда, звонок не работал, и он не думал, что его починили.

Им долго не открывали. И все же дверь таки распахнулась. На пороге стояла пожилая женщина, опираясь на костыли.

— Опять вы? — воскликнула она и тут же пошла пятнами. Узнала Бердникова! — Я же вам русским языком сказала — квартира не продается.

— Во-первых, здравствуйте, — спокойно проговорил он. — Во-вторых, я не заинтересован в покупке вашей квартиры. А в-третьих, мы не к вам, а к Рите.

— К Рите? — переспросила женщина с таким удивлением, будто услышала, что визитеры хотят увидеть барабашку, живущую в ее доме.

— Мы можем с ней поговорить?

— Даже не знаю… — Она выглядела растерянной. — Не думаю, что у вас получится.

— Рита дома? — встряла госпожа Весенняя.

— Да. Но она сама не своя. Я знаю ее двадцать лет и ни разу такой не видела. С ней что-то случилось сегодня. Если б я верила в инопланетян, решила бы, что за то время, что Маргарита ходила в магазин, ее похитили и что-то с ней сотворили.

— Вы разрешите войти?

Женщина колебалась. Она была враждебно настроена в отношении Бердникова изначально, но Лизу, судя по всему, видела впервые и не знала, как к ней относиться.

— Я жила тут когда-то, — сообщила госпожа Весенняя. — В этом подъезде. Меня Лизой зовут. И мы с Ритой дружили. Вот решила навестить ее.

— Тогда вы как нельзя кстати, — оживилась женщина. — Меня зовут Татьяна Олеговна. Я ее мать. Не родная.

— Мачеха? — зачем-то решил уточнить Илья.

— Да, — неодобрительно покосилась на него Татьяна Олеговна. — И я впервые беспокоюсь за свою дочь.

— Падчерицу.

— Какой вы неприятный человек! — вскипела женщина. — Не хочу вас видеть в своем доме. Уйдите.

— Без меня никак, увы. Так мы войдем?

Татьяна Олеговна посмотрела на Лизу, та скорчила просящую гримасу, и хозяйка квартиры посторонилась. Гости вошли. За ними тут же заперли дверь на три замка.

В квартире пахло неприятно. Бердников отметил это еще в свой первый визит. Затхлостью и кошачьей мочой. В помещении явно хранилось много ненужного барахла и обитал кот. Именно кот — не кошка. И кот, как подобает самцу, метил углы и пакостил, пуская струи, когда что-то было не по его.

— Лизочка, прошу вас, будьте деликатны, — шептала злая мачеха, которая в данный момент совсем не казалась злой. — Марго неадекватно реагирует на все, что ей говорят. Например, когда я попросила дать мне пирожное, за которым она и ходила в магазин, она… Она запустила им в меня! И скрылась в своей комнате. Я попыталась узнать, что с ней, но услышала брань. Меня, Лизочка, послали на… хутор бабочек ловить.

— Да, это не похоже на Риту.

— А я вам о чем! Ее как подменили. И отсутствовала-то всего двадцать минут. Максимум полчаса.