Пес был весь в снегу, и вокруг него тоже лежал снег, но он спокойно спал, поджав под себя лапы и закрыв хвостом нос, чтобы было теплее. Он заснул очень быстро. Видно, что спалось ему хорошо. «Может быть, в конуре ему слишком жарко?» ― думал я, пробираясь на цыпочках обратно в дом.

В этот момент я понял, что Финн — особенный пес, как и сказала мне потом воспитавшая его женщина.

Я знал, что пока Финн будет залечивать свои раны, мне предстоит спать с ним на первом этаже, и, так как я довольно быстро привык к этому, такая перспектива меня абсолютно не страшила. Наконец-то мне представился шанс просто поухаживать за Финном. У него был очень жалкий вид: на голове не осталось шерсти и виднелись шрамы, грудь также оголилась (врачи сбрили шерсть почти по всему телу), на ней просматривались огромные рубцы и несколько швов. Пес нуждался в отдыхе, внимании, любви и заботе. Так как он всегда ненавидел ветеринарные ошейники, которые врачи надевают на животных, чтобы они не расчесывали свои раны, и не носил их, за ним нужен был глаз да глаз.

Первые ночи после возвращения Финна из госпиталя были для меня такими же волнительными, как и те, когда он только появился в нашем доме. Пока вся семья спокойно спала, я суетился, нервничал, беспокойно переворачивался с боку на бок и едва ли мог нормально уснуть. Даже если у меня это получалось, потом я просыпался в холодном поту, как после кошмара, боясь, как бы Финн не умер за это время. Дни были похожи один на другой, я проводил их в четырех стенах, ухаживая за своим другом, и ничего больше не делал, если не считать просмотра соцсетей, что всё больше и больше превращалось в манию.

Видя, что я стал беспокойным и ранимым, Джемма взяла на себя основную долю общения с внешним миром. В то время как я всё больше перелистывал страницы адресованных мне интернет-сообщений, именно жена отвечала на все письма и телефонные звонки, поступавшие от друзей, родственников и коллег. Наша команда состоит из «крепких зубров», которые относятся с уважением не только к людям, которых они знают лично, но и к профессионалам всех подразделений, специальностей, работающих в различных местах, поэтому полицейские начальники всех уровней связывались с нами не только по долгу службы, но и потому, что сами очень волновались за нас.

У меня замечательные коллеги: моя следующая смена должна была начаться через день после того, как я привез Финна из госпиталя, но мне сказали не волноваться и оставаться дома — здоровье пса было важнее. Начальство Джеммы тоже поступило благородно: сначала ей дали несколько дней выходных, а затем организовали график смен таким образом, чтобы облегчить ей жизнь. Хотя в ее случае не было возможности расслабиться. Помимо того что Джемма отвечала на звонки, она еще в одиночку взвалила на себя все домашние обязанности, которые раньше мы делили вдвоем, ухаживала за нашими тремя дочерями, делая всё, чтобы их жизнь шла в привычном режиме, а также, что немаловажно, следила за остальными нашими собаками.

От меня же было мало толку. Всё время я посвящал Финну, забота о нем стала моей манией, я был для моего друга кем-то вроде Флоренс Найтингеил[2], и моим единственным развлечением стал просмотр соцсетей. Отвлекаясь от чтения сообщений, я обнаруживал, что испытываю не самые приятные ощущения. Прежде я считал, что по возвращении моего друга домой, возможно, буду чувствовать себя лучше, но на самом деле меня еще больше охватило беспокойство. Я испытывал то чувство вины, то грусть, то гнев (в основном по отношению к самому себе), то считал себя одиноким (это было больше внутреннее ощущение, чем реальность), то меня охватывала такая паника, которая ранее не была мне знакома — ужасающее, внезапно нападающее чувство, когда тебе кажется, что сейчас на тебя рухнет весь мир, когда сердце бьется с такой скоростью, словно хочет выпрыгнуть из груди.

Я всю свою жизнь борюсь с чувством тревоги, возникающей по совершенно разным причинам, которая овладевает мной так сильно, что во время работы приходится прикладывать неимоверные усилия, чтобы сдержать ее. И хотя я научился справляться с ней очень даже хорошо, у меня осталась лишь одна ахиллесова пята, постоянно напоминающая о себе. За несколько лет до того, как я стал кинологом, меня во время дежурства вызвали в дом к женщине из обеспеченной семьи, были подозрения, что она ранила себя.

Выбив дверь (другого способа быстро попасть внутрь не было), я увидел безжизненное тело хозяйки дома, повесившейся на одном из галстуков своего мужа, свешивающееся с перил: как будто бы изменив в последний момент свое решение, женщина просунула два пальца в узел. Она оставила после себя короткую записку, где говорила, что не может больше жить сама с собой. Дальнейший осмотр тела и места происшествия показал, что женщина пыталась свести счеты с жизнью всеми известными ей способами. Она принесла кухонный нож и пыталась порезать им шею и вены на руках (поэтому в доме повсюду были следы крови), затем она напилась алкоголя и таблеток и пошла в спальню, где ее вырвало. Хозяйка дома наверняка бы умерла и от этого, но, не желая оставлять себе ни единого шанса выжить, она, в конце концов, повесилась.

Ее образ до сих пор преследует меня. После любого вызова, где происходило что-нибудь ужасное, я старался стереть это из памяти, переключив внимание на что-либо другое, или сразу шел в душ, чтобы остаться один на один с собой. Люди, работающие в экстренных службах, поймут, какие чувства я испытываю в такие моменты.

Но в этот раз всё было совсем по-другому. Раньше меня никогда не накрывала паническая атака, поэтому родные были абсолютно поражены увиденным. Часто я начинал плакать без причины. Родственники стали говорить о том, что мне, возможно, необходима консультация психолога, работающего с людьми, страдающими посттравматическим стрессовым расстройством[3]. Но это удручало меня еще больше. Разве такая консультация может помочь мне? Безусловно, она полезна солдатам, которые не только видели, но и делали ужасные вещи, но я ведь не из таких, я ведь не привык к такому, верно? За годы, которые я работаю в полиции, всё проходило более-менее нормально, правда? Поэтому такая консультация не имеет большого смысла, считал я и отказывался от подобной помощи.

Я вовсе не пытался держать эмоции в себе или уйти в запой. На самом деле я не выпил за это время ни капли, хорошо понимая, что алкоголь может лишь усилить накопившийся во мне негатив. Мне и так было достаточно кошмаров. Позднее стало понятно, что я зря отказывался от помощи психолога. Я до сих пор пытаюсь справиться с симптомами посттравматического синдрома, но, к счастью, не испытываю никакого чувства ненависти. Я давно пришел к выводу, что ненавистью ничего добиться нельзя, она будет лишь разъедать тебя изнутри. А мне и так было достаточно боли в душе.