Вопрос о том, эффективны ли пытки для получения информации – предполагается, что эффективны, чем их, собственно, и оправдывают, – вызывает много споров. Если прибегнуть к этому аргументу, то власти Никарагуа, в 1986 году захватившие американского пилота Юджина Хазенфуса, сбив его самолет (Юджин оказался в Никарагуа, потому что США оказывали поддержку контрас), не должны были устраивать над ним суд, а затем, признав виновным, высылать обратно в США. Вместо этого им надо было прибегнуть к «парадигме пыток» и попытаться вытянуть из него информацию о других террористических злодействах, запланированных и инициированных США, – не самое последнее дело для крошечной, бедной страны, подвергающейся террористическим атакам со стороны глобальной супердержавы. То же самое, по этим стандартам, никарагуанцам следовало сделать, если бы они могли пленить главного координатора террористов – тогдашнего посла США в Гондурасе, впоследствии назначенного первым директором национальной разведки, по существу царем борьбы с терроризмом. Аналогичным образом можно было бы оправдать и Кубу, будь у нее возможность дотянуться до братьев Кеннеди. Вряд ли стоит говорить, что сделали бы со своими мучителями жертвы таких террористических главарей, как Генри Киссинджер и Рональд Рейган, затмившие своими подвигами Аль-Каиду и наверняка обладавшие информацией, способной предотвратить дальнейшие теракты с использованием «бомб с часовым механизмом».

Подобные соображения, похоже, никогда не становились предметом публичных дискуссий. Соответственно, мы заранее знаем, как оценивать предлоги для получения ценной информации.

На все это конечно же есть ответ: наш терроризм восходит к идее «города на холме» и в силу этого благотворен, что совершенно не мешает ему оставаться терроризмом. Наиболее красноречивое изложение этого тезиса, по-видимому, представил редактор New Republic Майкл Кинсли, всеми уважаемый выразитель мнения «левых». Когда Государственный департамент подтвердил, что вашингтонским террористическим силам действительно отдавался официальный приказ атаковать «мягкие цели» – то есть незащищенные гражданские объекты – и избегать при этом столкновений с армией Никарагуа (что вполне можно было сделать благодаря контролю ЦРУ над воздушным пространством страны и продвинутой системе связи, переданной контрас), правозащитная организация Americas Watch (входит в Human Rights Watch) выразила протест. В ответ Кинсли объяснил, что американские террористические удары по гражданским целям можно оправдать в том случае, если они удовлетворяют прагматичному критерию: «здравая политика должна проходить проверку на соответствие затрат прибылям», то есть осуществлять анализ соотношения между «количеством мучением и пролитой крови, с одной стороны, и вероятностью воцарения демократии – с другой»[102]. Демократии в том виде, в каком ее определяют американские элиты.

Заявления Кинсли не вызвали никакой публичной полемики; насколько мне известно, их явно посчитали приемлемыми. Из чего следует, что лидеры США и их приспешники не виноваты в том, что с чистой совестью проводят такую здравую политику, даже если порой руководствуются ошибочными суждениями.

Если бы обнаружилось, что одобренные администрацией Буша пытки привели к гибели американцев, то вина, в соответствии с преобладающими моральными стандартами, по всей вероятности, была бы больше. По информации журналиста Патрика Кокберна, к такому выводу пришел майор Мэттью Александер (псевдоним), один из самых опытных дознавателей в Ираке, выбивший «информацию, позволившую американским военным установить местонахождение Абу Мусаба аль-Заркави, главы Аль-Каиды в этой стране».

К методам допросов с пристрастием, санкционированным администрацией Буша, Александер не выражает ничего, кроме презрения: по его мнению, «использование Соединенными Штатами пыток» не только не позволяет получить сколь-нибудь ценную информацию, но и «контрпродуктивно, потому что может повлечь за собой смерть американских солдат в количестве, сравнимом с числом гражданских лиц, погибших в результате терактов 11 сентября 2001 года». Проведя сотни допросов, Александер понял, что боевики из других государств приезжали в Ирак в ответ на преступления в Гуантанамо и Абу-Грейбе. По тем же причинам их ручные союзники стали прибегать к взрывам с использованием смертников и другим террористическим актам[103].

Кроме того, существует множество свидетельств того, что пытки, поощряемые Диком Чейни и Дональдом Рамсфелдом, порождали террористов. Одним из примеров, подвергшихся тщательному изучению, стал Абдалла аль-Аджми, которого посадили в Гуантанамо по обвинению в «причастности к нескольким стычкам с Северным альянсом». В Афганистане он оказался после того, как не смог перебраться в Чечню, чтобы воевать с русскими. После четырех лет жестокого обращения в тюрьме его вернули в Кувейт. Впоследствии он уехал в Ирак и в марте 2008 года направил начиненный взрывчаткой грузовик на казарму иракских военных, в результате чего погибли тринадцать солдат и он сам. Это стало «единственным гнусным актом насилия, совершенным бывшим узником Гуантанамо», по утверждению Washington Post, а по заявлению адвоката аль-Аджми – прямым следствием жестокого обращения с ним в тюрьме[104].

В точности как предположил бы здравомыслящий человек.

Другим стандартным предлогом для пыток можно считать контекст «войны с террором», объявленной Бушем после терактов 11 сентября 2001 года. На фоне этого преступления традиционное международное право «устарело» и «вышло из употребления» – такой совет Джорджу Бушу-младшему дал его советник по юридическим вопросам Альберто Гонсалес, впоследствии назначенный генеральным прокурором. Эта доктрина широко цитировалась в той или иной форме в комментариях и аналитических записках[105].

Теракты 11 сентября, несомненно, во многих отношениях были уникальными. В том числе в плане того, куда было нацелено оружие: обычно его направляют в противоположную сторону. По сути, после того как британцы в 1814 году сожгли Вашингтон, округ Колумбия, это стал первый значимый теракт на территории Соединенных Штатов.

Правящую доктрину в нашей стране порой называют «американской исключительностью». Ничего подобного, она скорее ближе к стандартам имперских государств. Франция приветствовала свою «цивилизаторскую миссию» в колониях, в то время как министр обороны страны призывал к уничтожению «коренного населения Алжира». Британское благородство «для мира было новшеством», заявлял Джон Стюарт Милль, что совершенно не мешало ему призывать «ангельское государство» побыстрее заканчивать с освобождением Индии. Свое классическое эссе, посвященное гуманитарному вмешательству, Милль написал вскоре после того, как общественность узнала об ужасающих зверствах британцев во время подавления восстания в Индии в 1857 году. Завоевание остальной части Индии в значительной мере представляло собой усилия по установлению монополии в торговле опиумом в рамках глобальной инициативы британских дельцов наркотрафика, которая в первую очередь была призвана заставить Китай покупать товары британского производства[106].