— А… ваша сестра?

— Она одна знает… Она должна привезти сюда деньги и одежду… Но, естественно, если вы меня выдадите…

— Я никогда никого не выдавала, — живо сказала она. — Но предпочла бы не быть замешанной в эту историю. Я тоже имею право на личную жизнь. А вы, кажется, об этом и не подозреваете.

— Что? Вы же приехали посмотреть, не пострадала ли квартира!..

— Это я вам так сказала.

— А есть и другая причина?

— Это вас не касается… Но если б я была мужчиной… хорошо воспитанным мужчиной… выложила бы все карты на стол… все карты… или ушла бы.

Они смотрели в упор друг на друга, снова став врагами. Севр сдался.

— Вас шокировало слово «выдавать»? Оно у меня вырвалось нечаянно. Если честно, не думаю, что вы на это способны. Но я в таком положении, что вынужден держать вас здесь, пока…

Она, подняв руки, трясла ладошками, чтобы лак поскорее просох.

— Никому никогда не удавалось удержать меня против моей воли, — заявила она. — Вы будете первым. На что поспорим?

Наглость всегда мучила Севра.

— Прошу вас, — сказал он. — Постарайтесь понять.

— Я не такая идиотка. Не такому тюне как вы…

Вне себя, он повернулся к ней спиной и сразу почувствовал между лопаток слабый удар; она запустила в него подушкой с кресла.

— Прекратите, — крикнул он. — Это смешно!

Она схватила тяжелую хрустальную пепельницу и он едва успел пригнуться. Пепельница с грохотом ударилась о стену и на диван полетели окурки.

— Хватит!.. Доминика!..

Он схватил ее в тот момент, когда она вцепилась, пытаясь приподнять тяжелую медную лампу в изголовье дивана. Она попробовала вырваться; он увидел прямо перед глазами красные ногти, проворно заломил ей одну руку за спину, но не успел уклониться от второй. Он выпустил ее; щеку жгло. Запыхавшаяся Доминика запахнула на груди пеньюар.

— Утритесь, — сказала она. — У вас кровь идет.

Она отступила к спальне. Он скатал платок в шарик и приложил к щеке. Ему хотелось броситься на нее и побить, как он никогда никого не бил.

— Советую вам запереться, — произнес он голосом, которого сам не узнал.

Она закрыла дверь и он услышал скрип задвижки.

— Вот черт! — выругался он, как будто нечаянно раздавил какую-то болотную гадину.

Он упал на диван, до глубины души потрясенный этой яростной дуэлью, от которой даже в его памяти осталось лишь смутное воспоминание… прикосновение к чуткому телу, к бедрам, рвущимся под руками… что-то нечистое, что ему хотелось разрушить, уничтожить…

Шлюха! Еще минуту назад он готов был довериться этой женщине!.. А потом, без причины… может, из-за одного чуть презрительного слова… Ну ладно! Больше он не попадется… Он с трудом поднялся, взглянул на свое отражение в стекле книжного шкафа. Сквозь бороду проступили две красных полоски; две поверхностных царапины, которые, когда подсохнут, перестанут привлекать внимание. Он глубоко вздохнул, чтобы освободиться от какого-то комка, сдавившего горло. Прислушался. Она набирала воду в ванну. Он слышал, как журчит вода. Он слышал что-то еще… да… она напевала, мурлыкая себе под нос… так беззаботно, что он поразился. Для очистки совести, он прислонился ухом к двери, но тут же представил себя в этой позе и смущенно отодвинулся. Он не узнавал себя. С того мгновения, как она вошла в квартиру, он перестал быть самим собой. Он заболел ею! Теперь он едва помнил о том, что еще вчера ужасало! Мерибель, охотничий домик… это было не только далеко, но почти как во сне… Это было несущественно…

Кожаный чемодан все еще стоял на полу. Она не разобрала его полностью. Платья еще валялись неубранные, но отошел, потому что Доминика открывала дверь. Она появилась на пороге, совершенно голая, прошла мимо Севра, даже не подавая виду, что замечает его присутствие, резким жестом закрыла чемодан и унесла его к себе. Ее образ остался в глазах Севра как ведение освещенного вспышкой предмета, который долгие секунды остается и повторяется, проектируясь на все, что человек видит потом. Он смотрел на диван, на книжный шкаф, а видел ее… Потом, он уже знал, он будет рассматривать ее опять и страдать. Сейчас он был еще только потрясенным зрителем. Она вышла оттуда… Он мысленно повторял пройденный его путь… пять-шесть шагов… Наклонилась… потом выпрямилась, напрягшись от усилия. Кожа чемодана была почти того же цвета, что и ее ноги. На ней был равномерный загар, она, наверно, загорала без купальника. Распущенные волосы спускались до бедер… И ни взгляда! Ничего! Он не существовал. Она у себя дома и имеет право разгуливать как хочет… Не нравится — можешь убираться. Именно так, новая тактика! Она даже не закрывала больше дверь. И все время напевала. Он слышал плеск воды в ванне; шлепок мыла, выскользнувшего из рук…

Уйти? Вернуться в квартиру-образец? Он ни за что не доставит ей такого легкого удовольствия. Но, с другой стороны, если он станет настаивать, она будет провоцировать его всеми доступными способами. Он почувствовал, что не выстоит, и это было ему более невыносимо, чем выстрел, кровь, бегство… Щеку жгло. Он раздражено потер ее. Как вырвать изнутри эту женщину? Я, Севр, долгие годы жил в согласии с самим собой. У меня была жена. Я ее любил. Потому что это и была любовь… Но достаточно было этой дамочке показаться на горизонте, и мне сразу же захотелось… Он продолжал ходить, и, время от времени, пинал невидимую преграду.

Слышно было, как из ванны вытекает вода. Доминика, наверно, стоя в ванне, вытирается. Он снова увидел ее с головы до ног, красивей, чем статуя… Женщина, которой он никогда не обладал… которой никогда не сможет обладать. И его охватил страх. Если она сейчас войдет в гостиную, то с первого взгляда увидит, что выиграла. Он в свою очередь должен притвориться, что не видит ее; или даже он должен вести себя так же, как если б она была одета. Он не сдастся. Четыре часа! Еще целый вечер, ночь, день… Он клялся себе, что не сдастся. Обретя немного уверенности, он поддался искушению и снова вызвал в памяти видение ее тела; глазами памяти задержался на нем, скользнул взглядом по груди, со смотрящими в разные стороны сосками, по загорелой блестящей плоти, потом по животу. Он остановился. Он увидел себя, посреди гостиной, с перекошенным какой-то тайной болью лица, и пожалел, что не освободился в такой же вот вечер несколько дней назад выстрелом из ружья.

Сквозь приоткрытую дверь спальни Севру видна была часть комнаты, и когда он, шагая из угла в угол, доходил до стены, то мог рассмотреть картину, изображающую серое полотно воды с металлическими конструкциями на горизонте… может, устье Луары… Каждый раз он глядел на картину и машинально задавал себе один и тот же вопрос. Против воли каждый раз в тот момент, когда он поворачивался, глаза устремлялись к незапертой двери. Она была там, все еще напевая, то невидимая в скрытой половине комнаты, то на мгновение появляясь: она снимала простыни с кровати… Через секунду, вот она уже складывает их… потом ничего, пустота… потом появляется вновь: стелет розовое белье… Она ни разу не повернула головы в сторону гостиной. Она хорошо знает, что он наблюдает за ней, но виду не подаст, что подозревает о чьем бы то ни было присутствии в своей квартире. Она решила быть одна. Настал решающий момент схватки. Она совершенно естественно накинула пеньюар, но было явственно видно, что под ним на ней ничего нет. Она тоже, должно быть, наблюдает за ним; возможно, спрашивает себя, долго ли он выдержит. Когда он наконец сдастся, каким образом она завладеет ключами? Все эти мысли медленно рождались, нагромождались, растворялись в серой дымке подсознания. Видеть ее! Видеть ее! Все остальное не имеет значения. Она все время появлялась к нему спиной, и он в конце концов заметил, что с другой стороны от кровати висит зеркало, и что она пристально наблюдает за всеми его движениями. При помощи силуэтов и отражений они следили друг за другом. Она задержалась у кровати, уверенная в своем могуществе, может быть, уже насмехаясь над ним в душе. Чтобы доказать Доминике, что он сильнее, Севр остановился в самом дальнем углу гостиной. Она прекратила напевать, потом снова замурлыкала, как только опять услышала шуршание его шагов по ковру. Это была какая-то очень странная игра в любовь, загадочный танец, как у животных, выполняющих сложный ритуал соблазна.